в лагере охранял! Его бы просто не допустили!

— Еще как допустили бы, — отрезал я, — Вы знаете, кем я работаю?… работал?

Они не знали. Мы рассказали.

…это не понравилось никому. Зато теперь троица сидящих за столом и пьющих теплый кисель неосапиантов начала понимать, что им слишком многое не объяснили, отправив на это непрофильное задание.

Когда я говорил, герои слушали, не перебивая. Когда замолкал, они задавали вопросы. Мы рассказали всё. Про Стакомск, про Валиаччи, про предательство и плен, про разрушение Зон. Про Машку. Особенно про Машку. Мою большую промашку. Умолчали только то, о чем никому знать не нужно было. Про Центр и про инопланетян.

— То есть, — Жаров был удивлен настолько, что я как-то автоматом шагнув к холодильнику, достал оттуда бутылку водки, а Янлинь, поняв меня без слов, притащила пакет «спирта-плюс», — Ты вот сейчас, нам троим, хочешь сказать, что вся оставшаяся проблема, которую мы все имеем — это одна умирающая девочка, которая хочет тебя убить? И ты, чтобы её выманить, нацелен захватить плавучий энергоблок⁈

— Может быть, тогда лучше кого-то из нас? — от такого наивного вопроса Афонова Жаров и Лебедева закашлялись самым лютым образом.

— Антон Рагимович, вы не годитесь, — вздохнула Кладышева, — В отличие от энергоблока с вами можно договориться. Машка наша, конечно, дурочка, но она тренированный агент «Стигмы». Уж такое она раскусит сразу.

— Антон, как тебе подобное вообще в голову пришло! — наконец, обрела голос Лебедева, — Ты с Луны упал, что ли? О чем мы тут вообще говорим?!!

— О сохранении репутации всех неосапиантов, которая точно пострадает, если я захвачу ядерный реактор, — любезно объяснил я женщине. Та нервно выпила водки, а потом спросила, зачем мне его вообще захватывать, если речь идёт всего лишь о Машке. Пришлось пояснять, что Машка поехала чердаком и умирает, поэтому, чем меньше времени у неё останется, тем радикальнее меры она предпримет, чтобы заставить всех и каждого меня уничтожить. А я уничтожаться не хочу и не буду. Да и кто даст гарантию, что после моей смерти она сложит лапки? У деревенщины есть огромные претензии к Валиаччи, к примеру…

— Вы можете нам помочь, — неожиданно сказала Янлинь, вызывая очередной приступ кашля у всех троих, — С вами мы без каких-либо проблем уничтожим террориста.

— Нет, девочка, не выйдет, — дёрнула щекой Лебедева, — У нас… семьи.

— С этим могу помочь я, — предложил, признаюсь, не удержавшись, — Профессионально.

Мне возразили, объяснив, что, пойдя на нарушение приказа (или крайне настойчивой просьбы), лучшие неосапианты КПХ желали прояснить ситуацию, найти альтернативное решение и то, лишь потому что не хотели никого убивать, да и то — лишь под давлением авторитета Афонова, который меня знал и помнил. Устраивать сейчас бойню среди своего, пусть и не слишком чистоплотного руководства, они не желают категорически. Все и так сейчас… чересчур.

«Всё могло быть совершенно иначе, Витя, если бы ты сделал то, о чем я тебе намекала. Полетел бы в Кремль, поставил бы там всех раком. Согнул в нужную позу страхом. Твоя репутация от этого хуже не стала бы. А что сейчас? Если бы эти люди не были бы настолько чистоплотны, ты бы с девчонками сейчас составлял одну, раскаленную до нескольких тысяч градусов, массу… размером со спичечный коробок. Может быть, ты бы это пережил, кто тебя знает. Они — точно нет. Это того стоило? Твоё чистоплюйство того стоило?»

Мотнув головой, чтобы вытрясти из неё воображаемую Окалину-старшую, я уставился на гостей. Что мол, в таком случае, делать будем?

— Здесь и сейчас? Ничего, — решил, именно решил за всех троих Афонов, вставая, — Мы ничего не будем делать. Всё слишком сложно и запутанно, а принимать радикальные решения — нет, извини, мы не радикалы. Мы рабочие. Обычные советские рабочие. Поэтому, Виктор Анатольевич Изотов, мы просто сделаем так, что «Литвинов», к моменту твоего «захвата», будет совершенно безопасен. В остальном…

— Устраняемся от этого всего, — Жаров был более конкретен, — Мы и так хапнем за саботаж, но плевать. Когда всё кончится, а пресса поднимет шум, мы втроем сделаем заявление, что это была наша совместная операция. Что захват энергоблока фальсифицирован. Но только если ты её… ликвидируешь, понял? Нам совсем не хочется, чтобы такое… выбрало нас для мести.

Ну что же, мелочь, а приятно. С одним большим толстым минусом-плюсом — наша малина, как оказалось, запалена. Ладно, не впервой, найдем что-нибудь.

«Копухи» уже были в прихожей, когда раздался голос Вероники — жесткий, авторитетный, злой. Она сказала им «на посошок» всего одну фразу, но такую, что мы, бегом собрав свои немногочисленные пожитки, застали всех троих, растерянно стоящих на лестничной клетке и обсуждающих, как им с этим жить. А ведь простое, в сущности, предположение.

А что, если их послали не убивать нас, с чем великие трудяги СССР определенно могли бы не справиться в силу своего характера, а наоборот? В качестве жертвы? На заклание?

Интерлюдия

— Дурочка, — сказал он, нервно хрустнув пальцами, — Вот не ума тебе было поговорить там, посоветоваться, да? У него полно баб, Викусик! Умных, очень умных! И они тебя любят! Какого хера ты молчала до последнего? Посоветоваться не могла с ними?

— Не знаююю… — провыла ему в ответ лежащая на огромном матрасе девушка, — Я не хотелаааа… знать правдууу…

А ведь она упивается эмоциями, кому как не ему знать. Нежится в них, самозабвенно. Как свинюшка в помоях. Дорвалась! Взять бы и… дать по этой наглой жопе. Вот прямо рукой. Только что толку? Он не Витя с его чудовищной силой, он простой человек, почти. Да и трогать жопу беременной от него женщины как-то… гррр. Ну, почти от него.

— Ну и валяйся тут, — решил он обойтись словами, — Коза.

Вслед ему томно проскулили, хлюпая носом.

— Свежо питание… — пробормотал бывший Виктор Изотов, выходя из избы, в которой им всем пришлось два дня выпиливать проход под гигантскую девушку, —…но серится с трудом.

Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, продолжил он своё самоуничижение. Пожил, называется, в тишине и покое, в свое удовольствие. Ощутил всю прелесть, ага. Даже на рыбалку сходил, сколько? Два раза. А теперь здрасте, забор покрасьте. Мы к вам приехали на час, давай скорее любите нас… Тьфу!

Пива хочется. Простого «жигулевского». Как бы только алкашом не стать с таким организмом великолепным. Четыре литра всадил — и ты в говно! Черт побери, ну как круто быть почти обычным человеком, он уже и забыл. К примеру, можно чесать яйца. У оригинала они не чешутся никогда. Из подмышек не воняет. Можно устать. Обычная физическая усталость, это такой кайф! Ну и экономия времени, конечно. Это он насчет передёрнуть. Пять минут против часов эквилибристики оригинала с его «чистыми»? Ха. И нафига возможность не спать, если ты все равно тратишь часы на секс?

— Пустоголовый… — скрипучий голос бабы Цао ни разу не оказался внезапным для него. Подкрасться к эмпату силы Беккера нереально в принципе.

— А-я? — отозвался он, оборачиваясь. Старушка выглядела, как и всегда, строго и неприступно. Правда, сейчас это слегка смазывалось простым потертыми вещами, в которые она оделась, чтобы немного поработать в огороде. Тут, у него, было невероятно скучно.

— Лекарства и одежду заказать сможем? — осведомилась пожилая китаянка, упирая руки в боки, — Сигарет?

— Да, с этим без проблем, — кивнул он, — У меня квота под тонну в месяц. Еще пустырника закажу этой плаксе. Ведра три-четыре.

— Хватит её шпынять, будь человеком, пустоголовый!

— Человеком, да? А мне, баба Цао, думаете приятно узнавать, что меня… ну, его — доили? А? Это я еще не шпыняю…

— Всё. Хватит. Или я расскажу шипоголовому о том, сколько ты написал, пока сидишь здесь.

Черт. Шантажистка проклятая. Но… да. Не может он писать. Вообще руки опускаются. Там, в большом мире, такое творится, что какой писать — хочется башку под подушку засунуть и молиться, чтобы их всех пронесло. Эта Машка-растамашка не подарок ни разу, но вот если у оригинала фляга свистнет… хана всей планете. Гарантированно. Там такой разум возмущенный вскипит, что просто бери «макаров» из-под подушки, приставляй к виску и молись, чтобы еще раз переродиться. Как Витька держится — он, Вольфганг, не знает.

— Ладно, не буду я её трогать больше, — недовольно пробурчал он, — А вы список составьте, что