надо и в каких количествах. И по приоритетности, баба Цао! По приоритетности!

— Это как, пустоголовый? — наклонила китаянка голову.

— Ну, допустим, трусы в первую очередь, и соль там, скажем, — дал пример он, — А тот же пустырник или там куркуму — во вторую. Или в третью. Я вам там журнальчик дал, где расписано, чего всегда в избытке, а чего еще месяц ждать придётся. Почитайте.

— Сначала с огородом закончу, — отрезала китаянка, — Запустил ты тут всё. Часа на два мне здесь, потом еще с журнальчиком твоим… и на Викусю еще. Сделай милость, пустоголовый, спрячься до… завтра, чтоб мы тебя не видели.

— Да легко, — кивнул он, — В погреб полезу, спать. Под землей вы куда хуже чувствуетесь. Где тревожная кнопка знаете, баба Цао. Медведей… никого крупного рядом на четыре километра вокруг нет.

— Уж с медведем я и без тебя разберусь, — отрезала вредная старуха, — Иди давай.

Ну а чего вы хотели? Он, Вольфганг Беккер, эмпат. Сильный эмпат. Ему любое живое существо, думающее и чувствующее, — как серпом по яйцам. Мысли бабы Цао и эмоции Викусика бьют во внутренний щит как тараном. Ни он, ни они не в восторге от совместного проживания.

Зато теперь он может свалить в подвал! С самого утра хотелось. Но, долг хозяина…

Подвал для сна у Вольфганга был обустроен что надо. Вентиляция, утеплители на стенах, тепловые пушки, фильтры для воздуха. Кровать — капитальное чудовище на пятерых человек. Роскошная, огромная. Спи не хочу. А вот если, убрав подушку, лечь вдоль торца, а потом сдвинуть этот рычаг — то случится волшебство. Зашипят пневматические приводы, опуская лежащего еще на «этаж» вниз. На следующий уровень. А потом всё поднимется назад.

Здесь уже куда прохладнее и меньше места, слишком уж его много занимает технические ящики, в которых покоятся серверные блоки и целые кассеты с хранилищами информации. Все «свободные» от них стены, под мерным светом ламп, заняты картами, иголками и разноцветными нитками, протянутыми между торчащих игл тут и там. Сотнями их, если не тысячами. Самая настоящая паутина, в которой могут разобраться лишь два существа на свете. Рабочее место с тремя мониторами — всего одно.

Его.

Он садится на него, вводит личный пароль доступа. Времени много. Хватит и поработать, и поспать, отдохнув от чужих чувств и мыслей. Но главное — надо выйти на связь. Давно пора, но вот теперь регулярно не получается, гости.

Закурив, он выдул толстую струю дыма, приступая к ожиданию, пока на дозвон программы придёт ответ. Ждать полагалось долго, все могло случиться и за пять минут, и за два часа. К нему сюда дозвониться было куда проще, неприметные дисплеи, спрятанные по всей минидеревне, быстро бы показали, что его хотят видеть и слышать, но вот в обратную? Ну… всё сложнее. Там, всё-таки, события кипят. Но на этот раз повезло. Знакомое, очень знакомое лицо возникло на мониторе до того, как он успел досмолить первую табачную палочку.

— Привет, — кивнул Вольфганг Беккер, он же копия Виктора Изотова, застрявшая в чужом теле, — У меня есть несколько часов.

— Привет, — улыбнулась девушка с монитора, — У меня тоже. В плане возникли корректировки. Готовься работать с нитками и иголками.

— Охо-хо-хо-хо…

— Не стони. Два-три часа и снова здравствуй легкая и простая жизнь отшельника. На этот раз тебе не придётся подниматься за сигаретами?

— Не придётся, товарищ Палатенцо, не придётся.

Глава 12

Орущие в терновнике

Говорят, что война — это путь обмана. Говорят, что вооружен тот, кто предупрежден. А еще говорят, что…

Вообще, знаете? Люди очень много говорят. Не заткнешь.

— Говорит капитан судна, Лайкин. Приступить к швартовке.

…и этот тоже говорит. Но хоть по делу.

— Когда закончите швартовку, запускайте первое объявление, — цежу я сквозь зубы, — Оповестите, когда пришлют согласие. Запустим обращение, и вы будете свободны… в своих передвижениях.

— Все останутся на судне, — почти хрипит капитан Валерий Лайкин, стараясь даже не смотреть на мою персону, — На своих постах!

— Ваше дело, — реагирую я так, чтобы слышал весь мостик, — Я — предупреждал.

Шутки в сторону, для них нет ни времени, ни места. События подошли к точке невозвращения, и я теперь просто не могу отвлекаться на какой-либо побочный ущерб. К примеру — на жизни экипажа этого огромного плавучего коробка. Для этого нет ни времени, ни ресурсов, ничего. Я предложил капитану свистать всех нахрен с судна после швартовки, а затем бежать, задрав хвосты, куда подальше — он отказался. Стоит, светит каменной мордой и думает, что я собираюсь поиграться со стержнями в реакторе, а он, значит, кинется своей советской грудью на перехват и героически погибнет. Хотя бы.

Понимаю, сам бы так сделал на его месте, но, увы, мы сейчас каждый на своем. И я капитану Лайкину — завидую! Особенно после прошедших пяти суток, за которые мы почти не сомкнули глаз.

— Швартовка завершена! — дрогнувшим голосом объявляет помощник капитана.

— Начинайте передачу сообщения, капитан, — сухо приказываю я.

— У тебя еще есть время одуматься, парень, — кулаки Лайкина сжимаются аж до скрипа, — Прошу…

— Передавайте. Или я сниму маску.

На мне только маска, кусок материи на пошлой широкой резинке. Больше ничего и не нужно. Я сюда вообще взял лишь рацию, маску, пачку сигарет и спички. Ну и раскуроченное Янлинь радио, которое выдаю за детонатор. Хорошо быть неогеном, всё своё ношу с собой. Только вот благодушия и сдержанности сейчас у товарища Изотова — прямо на донышке. Этому есть куча причин.

— Внимание, всем, кто слышит, — начинает капитан на общей волне, — Общая тревога! Плавучий ядерный энергоблок «Литвинов» и его экипаж захвачены враждебный нео… сапиантом. Приём! Всем, кто слышит…

Пять суток за нами шли. Пять суток мы водили охотников за нос, передав все труды по подготовке операции на людей Окалины. Сама она, эта операция, раздулась до каких-то неприличных размеров, а Мурманск был сейчас начинен партиями от самых разных интересантов как пирожок ливеров. Тем не менее, вроде бы, сама Машка и её новые друзья, вроде бы еще не были в курсе наших махинаций. Впрочем, я в это не верил. Верить оставалось только протащенному на борт и спрятанному штурману нашего бывшего дирижабля, которого нам прислали чуть ли не в последний момент. Он должен был почувствовать, когда Машка появится.

Наверное…

— Меня нельзя убить, — укоризненно сказал я смельчаку, только что воткнувшему мне кортик… в глаз, — Неприятно. Больше так не делай.

— Сука… — выдохнул тот, делая пару шагов назад и наблюдая, как я вынимаю из башки оружие. Это не просто неприятно, это ужас как неприятно, но я не могу себе позволить даже дернуться от боли. Эти морячки чересчур бравые, их кое-как удерживает лишь понимание, что я для них совершенно неуязвим. А еще сижу здесь, у них на глазах, а не тыкаю разным в реактор.

Щелкает рация. Три щелчка, пауза, еще три. Отлично. Всё идёт по плану… настолько, насколько это вообще план. Это уже чья-то другая игра.

Час проходит в довольно напряженном ожидании. Сейчас в белокаменной ходят на ушах и говорят исключительно матом, причем, не только друг с другом, но, наверное, даже со стенами. Ладно бы я требовал первым делом миллион долларов и вертолет, мне бы это всё прямо сюда закинули телепортатором, но вот давать прямой эфир… Симулянту…? Это для многих — кошмар.

Но дают, деваться им некуда. Временные рамки, плюс дополнительная дезинформация от союзников товарища майора — очень хороший коктейль. Правильный. Жгущий чужие зады, не желающие нести личную ответственность за происходящее. КПХ выведены из игры, «когти» на нашей стороне, КСИ молчит. Остается только мой родной Комитет Госбеза, но они уверены, что Витя в данный момент буквально сидит на бомбе и постукивает её молотком. Как и полагается слетевшему с катушек могущественному криптиду, настолько лютому, что сумел запугать Лебедеву, Жарова и Афонова. Те, кстати, где-то рядом, прямо как истина.

Понимание этого меня злит. Афонов способен сделать из Машки за секунду бульонный кубик «Магги» усилием воли. Но… Впрочем, из меня тоже. Но не сделал.

Вызов по рации.

— Приём?

— Симулянт, нам отказано в трансляции, — говорит Вероника. Её голос через рацию достаточно громкий, чтобы его услышали все на мостике. Люди, только недавно смирившиеся с текущим порядком вещей, снова напрягаются донельзя.

— Принято, — отвечаю я Кладышевой, —