Кем же я был в кругу богатых манхэттенцев? Аутсайдером, тихоней, серой мышкой, на которую никто не обращал внимания. Словом, я был Фанни Прайс. Какой же я идиот, раз решил, что смогу стать «своим» в этой тусовке, и как же я жалок, если вообразил, что добуду себе модную подружку своей ученостью (размечтался)! Наконец-то я понял, почему в романе так много внимания и сил уделялось пьесе, которую молодежь ставила исключительно ради развлечения. Театральная канитель доказывала очевидный факт: Фанни была и могла быть лишь сторонним наблюдателем в прямом и переносном смысле. Она сознательно, по собственному выбору, предпочла не участвовать в спектакле и остаться лишь зрителем; однако за реальной жизненной драмой под названием «деньги и статус», состоявшей из балов, увеселений, флирта и сводничества, она (да и я тоже) была вынуждена следить со стороны независимо от своего желания или нежелания. Мы не знали своих ролей; да если бы даже и вызубрили весь текст назубок, никто все равно не пустил бы нас на сцену. Название пьесы, «Обеты любви», подобрано отлично. Фанни не имела наследства, поэтому не питала надежд, что когда-нибудь произнесет брачный обет (интерес к ней со стороны Генри был маленьким чудом, сотворенным Остин).

Мне также стало ясно, как важна роль самого Мэнсфилда в книге. Это не единственный роман Остин, которому дано название какого-либо имения или поместья, но никакое другое имение не заполонило роман так, как Мэнсфилд-парк. Только в этой книге место действия четко ограничено размерами усадьбы. Роман начинается и заканчивается упоминанием Мэнсфилд-парка. Мы узнаем о заведенных в нем порядках, знакомимся со слугами, нам рассказывают о том, на какие средства содержат поместье. Мы можем представить его обстановку в мельчайших деталях, коих не встречали в остальных произведениях Остин: гостиная, где обычно собиралась вся семья; бильярдная, которая, по мнению молодежи, подходила для театральной постановки; Восточная комната, где укрывалась и зализывала раны Фанни; сады, конюшня, дом священника, парк. Неудивительно, что Остин дала роману название имения. Мэнсфилд-парк был самым важным персонажем этого произведения за исключением разве что главной героини.

Я не сомневался в правильности своих выводов – стоило только вспомнить себя, семнадцатилетнего мальчишку из пригорода. Мэнсфилд-парк был для Фанни тем же, чем для меня Нью-Йорк. Он поражал воображение, изумлял, пугал, таил в себе невероятные возможности. Это был лабиринт непостижимых моральных ценностей с закоулками глубокого тайного смысла и душевных привязанностей. Мы не знаем почти ничего о Лонгборне, где выросла Элизабет Беннет, или о Хартфилде, где жила Эмма, потому что родной дом не представлял для девушек тайны; привычный и обычный, он не мог быть предметом особого интереса. Точно так же, если бы рассказ о Мэнсфилд-парке велся от лица Эдмунда, то дом отошел бы на задний план.

Однако мы видим поместье широко распахнутыми глазами провинциалки Фанни. Для нее в Мэнсфилд-парке все важно, все имеет значение. Кстати, книга, помимо всего прочего, рассказывает и о знакомстве Фанни с новым домом. Мэнсфилд становится одним из основных персонажей романа по той же причине, по какой Нью-Йорк не раз становился главным героем многих фильмов и телесериалов, таких как «Таксист», «Энни Холл», «Сайнфелд», «Секс в большом городе». Мэнсфилд или Нью-Йорк – это не просто географические точки на карте; это особая атмосфера, настроение, культура. Каждый из них обладает собственным климатом, диктует свои условия.

Вероятно, поэтому Бертрамы и Крофорды моего поколения – дети Манхэттена – имели надо мной такую власть. Их манера держаться несла в себе дух волшебного места, где они обитали. Крофорды, те вообще олицетворяли нечто большее, чем Мэнсфилд, – Лондон, в котором они выросли; город, окруженный тем же ореолом, что сейчас Нью-Йорк. На их фоне и Бертрамы казались провинциалами. Крофорды принесли с собой блеск и дыхание столицы. Они казались такими искушенными, сведущими во всем, уверенными в себе.

В какой-то момент молодые люди принимаются обсуждать весьма модное для того времени занятие – «переустройство» или, говоря современным языком, «реконструкцию» поместья. Мэри со свойственной городской жительнице небрежностью заявляет:

– Будь у меня собственная усадьба, я была бы премного благодарна любому мистеру Рептону [известному ландшафтному дизайнеру], лишь бы он взялся за это и с помощью моих денег навел там всю красоту, на какую способен; и покуда он все не закончит, я ни разу ни на что и не гляну.

Красота за деньги: мисс Крофорд не просто кичится своим состоянием, она демонстрирует свое безмятежное столичное отношение к окружающему ее миру – лондонцы не опускаются до мелочей, достаточно им щелкнуть пальцами, и весь мир сам вскакивает и начинает суетиться.

Можно ли считать Мэри заносчивой выскочкой? В какой-то степени да. Впрочем, это было ее обычное поведение. Она очаровывала всех вокруг. Однако я только сейчас осознал, что это значит. Все-таки «очаровывать» это глагол, действие, а не просто черта или качество. Очарование Мэри не сравнить с очарованием Элизабет Беннет и Кэтрин Морланд; у них это было естественным продолжением их индивидуальности. Мэри же сознательно задавалась целью расположить к себе людей. Она исполняла роль, играла, действовала. (Я еще раз убедился в том, насколько важна тема пьесы для романа, насколько гениальна задумка сделать ее ключевым элементом сюжета, ведь почти все герои книги постоянно притворяются.) Но поведение мисс Крофорд в определенной степени противоречит здравому смыслу. Зачем той, которая затмевает всех своим блеском, доказывать свое великолепие каким-то жалким провинциалам? Очень просто: таким, как она, жизненно необходимо постоянное подтверждение того, что вы знаете об этом великолепии. Какими бы уверенными в себе ни казались Мэри и ей подобные, они на самом деле не до конца убеждены в собственном превосходстве над окружающими.

Мэри Крофорд была до жути похожа на жену моего друга. Тем вечером, когда мы познакомились, она совершенно очаровала меня своими рассказами, находчивостью, дерзостью и смешливостью, но лишь теперь, вспоминая нашу встречу, я понял, насколько все было продуманно и выверенно. Разумеется, я поддался ее обаянию – так и предполагалось. Ну конечно! Жена моего друга поступила со мной так же, как Крофорды поступили с обитателями Мэнсфилда – и с читателями.

Наконец-то я начал понимать изящную сюжетную паутину, сплетенную Остин в «Мэнсфилд-парке». Пока Мэри соблазняла Эдмунда, а Генри – Фанни, писательница следила за тем, чтобы их шарм подействовал и на читателей. Обаяние Крофордов – не случайный просчет автора, не сумевшего справиться с персонажами; наоборот, именно так все и было задумано. Остин снова перехитрила меня, совсем как в «Эмме» и в «Гордости и предубеждении». Она сама спланировала мою реакцию на тех или иных героев, чтобы потом показать мне, на что я купился. Она хотела, чтобы я начал симпатизировать Крофордам, а затем предложила подумать, что меня к этому подтолкнуло. Но на сей раз я понял ее мысль далеко не сразу.

Можно, конечно, предположить, что жена моего приятеля прилагала усилия, дабы понравиться мне, поскольку я был его давним другом. Но, по большому счету, никакие причины или поводы для того, чтобы очаровывать меня, ей не требовались. К тому же (как восхитительно вымысел перекликается с реальностью!) она сама была когда-то актрисой – пробовала играть в студенческом театре, но потом бросила, заявив: «Лучшее, на что я гожусь, – это роль в рекламе шампуня». Вместо этого она начала изучать право: «Как юристу мне достанутся гораздо более выигрышные роли, чем как актрисе». Она гордилась своим умением «обрабатывать» знакомых и хвасталась, что способна оказывать влияние на присяжных, внушая им то, что нужно ей.