Подобно Крофордам, она управляла чувствами других людей ради собственного удовольствия, ради возможности увериться в силе своих чар. Мэри тоже с легкостью просчитывала поведение и реакцию окружающих. Эдмунд как-то признался Фанни:

– Я не знаю никого, кто бы так хорошо разбирался в людях… Она, без сомнения, понимает тебя… а что до некоторых других, я могу представить, по иным ее живым намекам, по нечаянно сорвавшимся с языка словам, что если бы не свойственный ей такт, она могла бы с такою же точностью отозваться о многих.

Что касается жены моего друга (да и его самого, ведь он тоже мог гордиться своей проницательностью), то чувство такта никак не мешало им высказывать мне свои соображения насчет наших общих знакомых, начиная с ярлыка «она привереда» и заканчивая выводом, что любительница двенадцатидолларовых десертов приобрела себе роскошного бойфренда, «словно купила красивенькую книжку». Лишь тогда мне вдруг пришло в голову, что точно так же эти двое обсуждали с другими и меня, и точно так же манипулировали мною.

В «Мэнсфилд-парке» дела обстояли схожим образом. Когда Мэри успокаивала Фанни после очередных ядовитых нападок миссис Норрис, ею вполне могла двигать искренняя отзывчивость (как остроумно заметила Остин, «истинно добрые чувства, которые почти одни ею сейчас и руководили»), но при этом мисс Крофорд манипулировала сразу двумя людьми. Она точно знала, что путь к сердцу Эдмунда лежит через Фанни, а к сердцу Фанни – через ее брата Уильяма, моряка, единственного члена родной семьи, к которому она была сильно привязана. И действительно, стоило Мэри начать расспрашивать о нем и выражать желание познакомиться с ним, Фанни «не могла устоять перед столь понятной лестью и невольно слушала и отвечала куда оживленней, чем хотела бы».

Миссия выполнена. Но Мэри не могла без манипулирования. Она манипулировала сэром Томасом и леди Бертрам, она даже манипулировала – без всякой на то необходимости – миссис Норрис. Однако настоящий мастер-класс по манипулированию людьми преподал нам Генри, когда вздумал ухаживать за главной героиней. Вот он делится с сестрой планом завоевания Фанни:

– Не знаю, как вести себя с мисс Фанни… Она серьезная? Чудачка? Жеманница?.. Еще никогда я не проводил в обществе девушки столько времени, пытаясь ее развлечь, и так мало в том преуспел!.. Я должен попытаться взять над нею верх. Всем своим видом она мне говорит: «Вы мне не понравитесь. Ни за что не понравитесь», а я говорю, что понравлюсь.

Когда же Мэри попыталась уговорить его не разбивать сердце столь ранимого создания, как Фанни Прайс, брат отвечает:

– Нет, я не причиню ей зла, этой милой малышке! Мне только и надо, чтоб она смотрела на меня добрыми глазами, улыбалась мне и заливалась краской, берегла для меня место подле себя, где бы мы ни оказались, и мигом оживлялась, когда бы я на него садился рядом и заводил с нею разговор, пусть думает, как думаю я, пусть ее занимает все, что меня касается, и что доставляет мне удовольствие, пусть постарается задержать меня в Мэнсфилде, а когда я уеду, пусть чувствует себя навеки несчастливой.

Эта речь представляет собой шедевр искусства манипуляции. Зачарованно следуя за оратором, мы и сами не замечаем, каким образом приходим к заключению, которое вовсе не собирались делать.

На самом ли деле Генри влюбился в Фанни? Сначала я не сомневался, что он и сам в это верит; но позже возник вопрос: что могла значить Фанни для такого человека, как он, и что значила дружба с Фанни для его сестры? Мэри говорила: «…с помощью моих денег навел там… красоту». Крофорды жили в мире вещей, приобретенных для собственного удовольствия; думаю, и к людям они относились так же, как к вещам. В этом смысле богатые манхэттенские детки недалеко ушли от Крофордов. Слова моих друзей – «словно купила красивенькую книжку» – не отличались добротой, зато были весьма метки.

Намерения Генри кажутся еще более гнусными при мысли о том, какого рода сокровище он хотел заполучить. Фанни была хорошенькой девушкой, но что действительно зацепило мистера Крофорда, так это ее встреча с братом Уильямом, произошедшая спустя пару месяцев после домашнего спектакля. Тем самым братом Уильямом, о котором ее расспрашивала Мэри. «…Как она заливается румянцем, как блестят у ней глаза, как она захвачена, с каким глубоким интересом слушает брата… Генри Крофорду хватало душевного вкуса, чтоб оценить то, что он видел…» «Душевный вкус» – какое тошнотворное словосочетание! Лучшие черты характера Фанни Генри низводит до свойств хорошего вина или изысканного блюда, которое можно выбрать, купить, отведать и оценить.

Больше всего меня бесило не то, что за внешним лоском моих гламурных приятелей скрывались весьма сомнительные моральные ценности, и не то, что они перемывали мне (как, впрочем, и всем остальным) косточки; а то, что они относились ко мне, как к предмету, существующему для их удовольствия. Они не просто безумно любили поразвлечься сами, но ясно давали понять, что им безумно нравится, когда их развлекают. Подобно Генри Крофорду, которому «было совсем не по вкусу подолгу жить под какой-нибудь одной крышей либо ограничивать себя каким-нибудь одним обществом», они не желали скучать ни секунды. До меня начало доходить, что рядом с ними я не расслабляюсь ни на минуту – как странно, ведь мы так много времени проводили вместе! И я постоянно оставался в вечном напряжении, был начеку, чтобы в любой момент выдать красное словцо или смешную историю.

Моя личная жизнь, полная переживаний и оплошностей, превратилась в серию кратких комических зарисовок, которыми я веселил своих «друзей». В определенном смысле такая публичность имела свои плюсы – боль разочарования отходила на второй план; но в то же время, мои «анекдоты» не предполагали ответного сочувствия или сопереживания. Признаться, я сам сделал все для того, чтобы ко мне относились, как к шуту гороховому, с готовностью валял дурака ради места за общим столом. Но, должен заметить, особого выбора «роли» у меня и не было. С такими людьми нельзя откровенничать (тут же обзовут за глаза «привередой»), невозможно даже оставаться самим собой. В конце концов я все же понял, что был для них настоящей игрушкой: они могли не вспоминать обо мне неделями, а потом «доставали» когда вздумается из ящика, играли – если моя болтовня казалась им интересной – и, заскучав, бросали.

В «Мэнсфилд-парке» события развивались по тому же сценарию; на это намекала Мэри, впервые услышав от Генри о его планах на сердце героини. Мария Бертрам вышла-таки замуж за богача-простофилю, и ее сестра Джулия (первый трофей повесы Крофорда в Мэнсфилде) уехала с молодоженами на время медового месяца (это было распространено во времена Остин). «Довольно с тебя двух ее кузин», – заявляет Мэри, уговаривая брата оставить свои намерения в отношении Фанни. «Все дело в том, что… тебе не на кого обратить внимание, а без этого ты никак не можешь… если ты и вправду намерен завести с нею флирт, ты никогда меня не убедишь, что это благодаря ее красоте, а вовсе не из-за твоего безделья и безрассудства». На тот момент Фанни была для Генри не более чем развлечением наряду с верховой ездой или охотой. Сам мистер Крофорд выразился следующим образом: «Ну, и как… развлекаться в дни, свободные от охоты?»