казалось простым. Нация – это сообщество людей, говорящих на одном языке, поэтому географические границы государства должны совпадать с ареалом распространения языка. Германия – это страна, населенная людьми, говорящими на немецком языке. Италия – страна людей, использующих итальянские идиомы. Старые границы, проложенные в результате династических интриг, были обречены на исчезновение. Таким образом, как только либерализм стал политическим фактором в Центральной Европе, право на самоопределение, разработанное западным либерализмом, превратилось в принцип национальной принадлежности. В политической терминологии возникает различие между государством и нацией (народом). Народ (нация) – это все, кто говорит на одном языке; национальность означает принадлежность к языковому сообществу.

Согласно этой идее, каждая нация должна сформировать независимое государство, включающее всех членов нации. В тот день, когда это будет достигнуто, войны исчезнут. Князья воевали друг с другом, потому что стремились к большей власти и богатству для себя. У наций не будет такого мотива. Протяженность национальной территории определяется естественным образом. Национальные границы – это языковые границы. Никакое завоевание не может сделать нацию больше, богаче и даже могущественнее. Принцип национальности – золотое правило международного права, которое принесет Европе нерушимый мир. Когда короли еще замышляли войны и завоевания, революционные движения «Молодая Германия» и «Молодая Италия»{52} уже сотрудничали ради реализации этой многообещающей конституции Новой Европы. К хору присоединились поляки и венгры. Их притязания также встретили сочувствие либеральной Германии. Немецкие поэты воспевали борьбу поляков и венгров за независимость.

Но притязания поляков и мадьяр очень существенно отличались от чаяний итальянских и немецких либералов. Первые мечтали о воссоздании Польши и Венгрии в старых исторических границах. Их чаяния были устремлены не в новую либеральную Европу, а назад, в славное прошлое своих победоносных королей и завоевателей, о которых повествовали их историки и писатели. Для поляков Польша включала все страны, которыми когда-либо владели их короли и магнаты. Для мадьяр Венгрия включала все страны, которыми в Средние века правили преемники святого Стефана{53}. Не имело значения, что в этих королевствах обитали многие народы, говорившие на других языках, не на польском и венгерском. Поляки и мадьяры на словах признавали принципы национальности и самоопределения, и это привлекало к их программам симпатии западных либералов. Но то, что они замышляли, было не освобождением, а подавлением чужих языковых групп.

То же самое относится к чехам. Правда, в самом начале некоторые сторонники чешской независимости предлагали поделить Богемию согласно языковым границам. Но скоро их заглушили другие сограждане, для которых чешское самоопределение было синонимом подавления миллионов нечехов.

Принцип национальности был выведен как следствие либерального принципа самоопределения. Но поляки, чехи и мадьяры подменили этот демократический принцип агрессивным национализмом, нацеленным на господство над людьми, говорящими на иных языках. Очень скоро такую же позицию заняли итальянские и немецкие националисты, а также многие другие языковые группы.

Было бы ошибкой приписывать господство современного национализма человеческой злобности. Националисты агрессивны не от природы; их делает агрессивными исповедуемая ими концепция национализма. Они оказались в условиях, неизвестных сторонникам старого принципа самоопределения. А этатистские предрассудки мешают им найти иное решение стоящей перед ними проблемы, чем то, которое предлагает агрессивный национализм.

Западные либералы упустили из виду тот факт, что существуют обширные территории, заселенные людьми, говорящими на разных языках. Этой проблемой можно пренебречь в Западной Европе, но не в Восточной. Принцип национальности не может быть основополагающим в стране, где нераздельно перемешаны разные языковые группы. Здесь невозможно провести границы, которые бы четко разделили эти языковые группы. При любом территориальном устройстве непременно образуются меньшинства, живущие под властью иностранцев.

Проблему усугубляет подвижность языковых границ. Люди не обязательно живут там, где родились. Они всегда мигрируют из относительно перенаселенных местностей в относительно малонаселенные. В нашу эпоху быстрых экономических перемен, приносимых капитализмом, тяга к миграции многократно усилилась. Миллионы людей перебираются из сельскохозяйственных районов в центры горнодобычи, торговли и промышленности. Миллионы переселяются из стран, отличающихся сравнительной бедностью почв, туда, где существуют более благоприятные условия для сельского хозяйства. Эти миграции превращают меньшинства в большинство, и наоборот. Они приводят чужестранцев в страны, прежде отличавшиеся языковой однородностью.

Принцип национальности основывался на предположении, что каждый человек всю жизнь говорит на языке своих родителей, усвоенном им в раннем детстве. Это тоже ошибка. В течение жизни люди меняют язык, они могут ежедневно и рутинно говорить не на языке своих родителей. Языковая ассимиляция не всегда бывает спонтанным результатом условий, в которых живет человек. Ей способствуют не только внешние и культурные факторы; государство может поощрять или даже силой проводить этот процесс. Не стоит считать, что язык служит естественным критерием беспристрастного определения границ. При определенных условиях государство может оказать влияние на языковый состав своих граждан.

Главным инструментом принудительного стирания национальных особенностей и ассимиляции является образование. Западная Европа создала систему обязательного государственного образования. Восточная Европа заимствовала ее как достижение западной цивилизации. Но на лингвистически смешанных территориях она превратилась в чудовищный инструмент в руках государства, намеренного изменить языковую принадлежность своих подданных. Английские филантропы и педагоги, пропагандировавшие систему государственного образования, не предвидели тех волн ненависти и возмущения, которые породит этот институт.

Но школа – далеко не единственный инструмент языкового подавления и тирании. Этатизм вкладывает в руки государства сотни иных орудий. Для достижения политических целей правительства может быть использовано любое действие правительства, которое может и должно быть осуществлено административным решением в соответствии со специфическими особенностями каждого случая. С языковыми меньшинствами обходятся как с врагами или преступниками. Они напрасно будут просить о выдаче лицензии на обмен валюты в условиях валютного контроля или лицензии на импорт, когда действует система квот. Полиция закрывает их магазины и мастерские, их клубы и школьные здания под предлогом несоблюдения правил пожарной безопасности или отклонения от строительных норм и правил. По каким-то причинам их дети всегда проваливаются на собеседованиях, открывающих путь к государственной службе. Когда они подвергаются нападениям вооруженных банд горячих представителей господствующей языковой группы, полиция отказывает им в защите собственности, личной безопасности и даже жизни. Они даже лишены возможности защититься самостоятельно: им не выдают лицензий на право владения оружием. Сборщики налогов всегда обнаруживают, что они должны казне намного больше, чем показано в представленной ими декларации о доходах.

Из всего этого совершенно ясно, почему были обречены на провал все попытки Лиги наций защитить меньшинства на основе международного права и с помощью международных трибуналов. Никакой закон не способен защитить против мер, якобы диктуемых соображениями экономической целесообразности. Во всех странах, населенных разными языковыми группами, для причинения вреда париям используются любые возможные формы