Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя Гэвин не планирует надолго задерживаться здесь, он находит для «Романи» причал стоимостью всего в десять долларов за полгода. Их окружают суперяхты, у кромки воды высятся принадлежащие миллионерам виллы. Когда Карибы называют игровой площадкой для богатых, люди имеют в виду именно это место, Спаанс Вотер на Кюрасао, где богачи прячутся от окружающего мира.
Однако Гэвин поражен, насколько скромно выглядят жилища богатых мира сего. Суперяхты не скроешь, конечно, а вот виллы на побережье весьма умеренны по размеру, сидят низко над водой, некоторые обшитые вагонкой фасады выходят прямо на воду, и к ним ведут узенькие мостки. Заросшие травой лужайки выглядят уютно, по-домашнему, как будто люди действительно живут здесь, а не приезжают только сорить деньгами. И никаких признаков американского шикарного безвкусия, пошлости «новых денег». Этот уединенный мир избранных открыт и для обычного моряка. А за просторами лагуны возвышаются башни нефтеперерабатывающего завода в Виллемстаде, изрыгающие потоки черного дыма.
Уго Чавес арендует у голландцев этот завод, здесь он перегоняет нефть. Гэвин не раз слышал, что Чавес только и ждет, чтобы присоединить острова к своему государству. Если он только попробует… это будет означать войну на Карибах.
Надув шлюпку, они пристают к ближайшему пирсу. Им предстоит пройти пограничный контроль в Пунде, посетить супермаркет, прикупить нужных мелочей в Салине… Дел накопилось немало. На пристани собралась небольшая толпа — все обступили мужчину и мальчика, которые прямо на деревянных мостках разделывают серо-голубую барракуду.
Гэвин и Оушен тоже подходят поближе. У мужчины загорелая до красноты кожа, длинные волосы забраны в хвост, торчащий из-под бейсбольной кепки. Мальчику около одиннадцати лет, они общаются друг с другом на папьяменто. Оушен пробирается сквозь толпу, садится на корточки, не сводя глаз с рыбы со вспоротым брюхом.
— Вы будете ее есть? — спрашивает она мужчину.
— Конечно, крошка! — отвечает тот по-английски.
Уголки губ Оушен опускаются в гримасе неодобрения.
Гэвин наблюдает за процессом разделки рыбы, чувствуя смутное беспокойство. Рыбалка вообще дело кровавое: тут есть и борьба, и смерть, и кровь. В молодости он и сам ходил на крупную рыбу, вытягивал и тарпонов, и небольших рифовых акул, и барракуд. Но пока он не бросает леску с крючком за корму «Романи», ему и так хватает хлопот с ребенком и собакой.
Мужчина сует руку рыбе в брюхо, захватывает внутренности, вытягивает их; нежные петли кишок выпадают наружу — белые, розовые, сероватые. Что-то в этом процессе смертельной чистки поражает Гэвина так, что начинает щипать в глазах. Одним движением мужчина сметает блестящие скользкие внутренности в воду.
Гэвин видит, что лицо Оушен побелело. Мертвая барракуда наблюдает за ними немигающим черным глазом. Им пора уходить.
— Оушен, пошли, — говорит он.
— Я хочу посмотреть.
— Мы уходим.
Он берет ее за руку, слегка тянет, но она не двигается с места.
— Ну вставай уже! Мы же собирались в магазин за покупками.
Оушен медленно поднимается на ноги.
Теперь мужчина держит длинное рыбье тело за жабры, а мальчик поливает на барракуду водой из ведра. Рыба выглядит как пустой чемодан, только черный глаз все так же блестит и все так же уставлен на них. Сами рыбаки не обращают на зрителей внимания; для них это просто улов, за свою жизнь они разделали сотни рыб. Они разговаривают друг с другом на равных, Гэвин замечает, что мальчик называет мужчину по имени — Рафаэль, а не «папа», хотя паренек — копия мужчины в миниатюре и явно во всем ему подражает.
Только теперь до Гэвина доходит, почему при виде их ему захотелось разрыдаться в голос или убежать. Или закричать. Потому что у него никогда не будет сына. Он потерял этот шанс. Не будет совместной рыбалки и разделки рыбы тоже не будет.
Он тянет Оушен за собой, и на этот раз она, не сопротивляясь, позволяет себя увести.
— Папа, рыба стала пустая.
— Да.
— Мне ее так жалко!
— Мне тоже.
В Салине они заезжают в «Бургер Кинг», потому что это автокафе и не надо выходить из машины, и съедают по огромному гамбургеру, скармливая остатки Сюзи.
В Салине есть три больших такелажных магазина. В одном Гэвин покупает более подробную карту островов Эй-Би-Си, лампочку, заплатки для шлюпки (она явно где-то протекает), новую портативную систему УКВ — старая вот-вот отдаст концы.
В Пунде, более ориентированном на туристов районе Виллемстада, они проходят пограничный контроль и таможню, затем некоторое время бесцельно слоняются по улицам. В магазинах продают бриллианты и трусы от Келвина Кляйна, везде торгуют цветным ликером «Кюрасао»: оранжевым, зеленым, синим, красным. Правда, вкус у него всегда один — апельсиновый. «Синий Кюрасао» — одно название вызывает боль в печенке и глубокую печаль.
На береговой линии дома старые, построены в стиле барокко, с голландскими фронтонами и завитушками, похожими на напомаженные усы. Раньше они использовались как склады, а нынче выкрашены в нарядные пастельные цвета.
Из Пунды до Отробанды, что означает «другая сторона», через пролив Святой Анны перекинут качающийся мост. Они наблюдают, как мост медленно раскачивается вперед-назад, как в гавань входит баржа и, пыхтя, двигается по проливу внутрь острова. У огромной пристани пришвартован многоярусный, словно торт, круизный лайнер «Миллениум», обшитый голубой сталью.
Мост перестает качаться, и они решают перейти на другую сторону.
По пути Оушен разговаривает сама с собой:
— Мамочка, мы сюда приплыли на яхте, и Сюзи тоже с нами…
Время от времени она начинает бормотать, и он не мешает ей: ведь это ее душа, разум и сердце говорят одновременно.
— С нами все в порядке, — продолжает объяснять дочка. — Мы едем в путешествие. Папа говорит, что земля умеет смеяться, а я ему не верю. Я видела дельфинов. Я больше не хожу в школу. Сюзи мой лучший друг. Я видела розовый дом. Я сюда сама приплыла. Я помню наводнение, мамочка. Ты поправишься. Мы уехали в далекий город, он называется город сердца. И он в форме сердца, так папа говорит.
Гэвин сжимает дочери руку. Он и сам точно так же разговаривает с собой. Солнце снова садится, небо розовеет. Такое знакомое зрелище — закат на Карибах.
В Отробанде царит другая, более привычная им атмосфера, — здесь старинные