том был уже окончен и в некоторых частях отделан „начисто“»[194]. То, что Гоголь отсрочивал печатанье поэмы еще на полгода, объяснялось желанием «осмотреть целое внимательным оком художника, взыскательного, придирчивого к самому себе…»[195].

И действительно, 25 января 1851 года Гоголь пишет из Одессы П. А. Плетневу, вновь намекая на неотделанность и неготовность поэмы:

В Одессе полагаю пробыть до апреля. Приезд Жуковского в Москву, может быть, несколько изменит мой маршрут, и вместо весны придется, может, быть в Петербурге осенью. Впрочем, это еще впереди. Покуда будь здоров, не забывай меня. А мне хочется очень с тобой, по старине, запершись в кабинете, в виду книжных полок, на которых стоят друзья наши, уже ныне отшедшие, потолковать и почитать, вспомнив старину. Но это не могло и не может <быть>, покуда не готово то, о чем нужно говорить. Будет готово – разговоримся так, что и языка не уймем. Ведь старость болтлива, а мы, благодаря Бога, уже у врат ее.

О том же положении вещей свидетельствует и запись от 24 января 1851 года в дневнике Е. А. Хитрово (запись относится к одесскому периоду, когда Гоголь часто посещал семейство Репниных и читал у них (в марте) главы второго тома):

M-me Гойер выехала с вопросом: «Скоро ли выйдет окончание „Мертвых душ“?» Гоголь: «Я думаю – через год». Она: «Так они не сожжены?» <…> Он: «Да-а-а! Ведь это только нача-а-ло было…» Он был сонный в этот день от русского обеда[196].

Обратим здесь внимание на одно обстоятельство – уже прозвучавшую в 1851 году тему возможного сожжения поэмы. И хотя близкий друг Гоголя М. П. Погодин весной 1851 года радуется и еще на что-то надеется («С нетерпением жду тебя в мае и радуюсь твоей деятельности» – письмо от 3 марта 1851 г. из Москвы[197]), Гоголь вновь выражает недовольство написанным, несмотря на то что сам замысел второго тома оценивает весьма высоко:

Что второй том «М<ертвых> д<уш>» умнее первого – это могу сказать, как человек, имеющий вкус и притом умеющий смотреть на себя, как на чужого человека, так что, может быть, Смирнова отчасти и права; но как рассмотрю весь процесс, как творилось и производилось его созданье, вижу, что умен только тот, кто творит и зиждет все, употребляя нас всех вместо кирпичей для стройки по тому фасаду и плану, которого он один истинно разумный зодчий (письмо П. А. Плетневу от 6 мая 1851 г., Полтава).

В планах Гоголя – «большое путешествие по России», которое он, по словам И. С. Аксакова, «затевал» «с весны», прежде чем «снова выступить на литературной сцене, с своими новыми образами»[198].

По возвращении в Москву (5 июня 1851 года) Гоголь наконец решается прочитать Аксаковым четвертую главу второго тома. О том, что это чтение далось ему непросто, рассказывает В. С. Аксакова: 24 июня Гоголь пришел в аксаковский дом в Москве, чтобы осведомиться, «приехали ли все из деревни», и, «переговорив» с В. С. Аксаковой в окно, «ушел, прося знать, когда приедут» (письмо М. Г. Карташевской от 26 июня 1851 г., Москва[199]).

На следующий день после возвращения Аксаковых в Москву, то есть 25 июля 1851 года, Гоголь приходит к обеду, принеся новые малороссийские песни, записанные у него в деревне, и, несмотря на прибывших в дом многочисленных гостей, продолжает «заниматься песнями», напевая их:

Потом отесинька прочел Гоголю из своих записок, после чего он сам принес свою тетрадь и прочел только отесиньке и братьям четвертую главу[200].

На чтении, происходившем в кабинете Аксакова, присутствовали сам Сергей Тимофеевич, Константин и Иван («отесинька и братья»). Внизу удерживали племянника Аксакова Сашу и приехавшего в дом Д. А. Оболенского: «Мы могли насилу удержать Сашу от вторжения в кабинет и даже употребили физическую силу. Гоголь слышал этот шум на лестнице и улыбнулся, когда узнал после его причину, и сказал: „Почему же вы его не пустили?“ В это время также приехал кн<язь> Дм<итрий> Оболенский, которого мы и удержали внизу»[201].

Впечатления от четвертой главы в передаче В. С. Аксаковой были столь же восторженные, как и от чтения предыдущих, хотя незавершенный характер этой главы она отметила:

Сегодня отесинька рассказывал нам, что читал Гоголь. Они все в восхищении, только эта глава далеко не так окончена, как предыдущие. Со стороны Гоголя это была маленькая жертва – прочесть то, что он думает потом сам изменить. <…> Несмотря на неоконченность главы, говорят, Гоголь захватывает такие разнообразные стороны жизни в среде уже более высокой, так глубоко зачерпывает с самого дна, что даже слишком полны по впечатлению выходят его главы[202].

Возможно, что подобное впечатление незавершенности, которое произвела на Аксаковых глава IV, объяснялось особенностью работы Гоголя того времени над рукописью второго тома: к этому времени он уже «вчерне завершил всю работу», но при этом «вновь и вновь возвращался к написанному», превращая таким образом беловик в черновик[203].

Живя у А. О. Смирновой в Спасском, куда он приехал 25 июня 1851 года, Гоголь работал, по всей видимости, уже над одной из последних или последней главой, в которой появляется генерал-губернатор[204]. Как сообщал П. А. Кулиш, Смирнова «видала перед ним мелко исписанную тетрадь в лист, на которую он всякий раз набрасывал платок; но однажды ей удалось прочитать, что дело идет о генерал-губернаторе и о Никите»[205].

К этому же периоду проживания Гоголя у Смирновой (конец июня – начало июля 1851 года) относится и эпизод, с которого началась очередная резкая переоценка Гоголем текста второго тома. Кулиш описывает его следующим образом:

Гоголь каждый день читал из Чети-Минеи житие святого, который на тот день приходился, и предлагал это чтение хозяйке. Но она страдала тогда расстройством нервов и не могла читать ничего подобного. Тогда Гоголь хотел повеселить ее и предложил прочитать ей первую главу второго тома «Мертвых душ». Он думал, что Тентетников живо займет ее. Но болезненное состояние не позволило ей увлечься и этим чтением. Она почувствовала скуку и призналась в этом автору «Мертвых душ». «Да, вы правы, – сказал он, – это все-таки дребедень, а вашей душе не того нужно». Но после этого он казался очень печальным[206].

Несколько иная версия происшедшего представлена в воспоминаниях Л. И. Арнольди: Гоголь «сам предложил прочесть» не первую главу,