Когда все наконец ушли тренировать свои способности, меня направили в санаторий, где бригада медиков в успокаивающих желтых халатах и латексных перчатках начала череду тестов и обследований, которые не оставили ни один участок моего тела неосмотренным, несоскобленным, неощупанным или непроанализированным. Меня фотографировали, просвечивали рентгеном, расспрашивали. Взяли образцы всех жидкостей моего тела, равно как и некоторые твердые фракции. Взяли отпечатки пальцев рук и ног, ладоней, отсканировали сетчатку, голос, записали мое дыхание. Сделали мне новую прическу (волосы до плеч были неприемлемы для наших «приключений»), поставили пломбы, надели очки, предписали пройти лазерную хирургию глаза и поставить брекеты, когда я достигну подходящего возраста, а еще назначили специальный режим силовых упражнений, который должен был в максимально короткий срок вывести меня на уровень своей возрастной группы.

Меня проверили на наличие аллергий – оказалось, я не выношу пчел. Проверили на фобии – оказалось, боюсь замкнутых пространств, темных открытых пространств, змей, пауков, выступлений на публике. Меня приписали к психиатру и назначили курс терапии. К моменту, когда я вышла из санатория, у них собралось уже столько сведений о моем физическом, умственном и душевном состоянии, что ими можно было захламить целый кабинет. И это было только начало.

Оттуда меня отправили через лужайку к прочному на вид зданию, где размещалась кафедра, занимавшаяся специальными особенностями учащихся – теми самыми преимуществами, благодаря которым они и попали в Имение. Я прошла мимо практических классов, где дети песнями убивали зверушек, поднимали холодильники выше собственных голов, вели глубокомысленные беседы с соснами. Затем я наконец добралась до кабинета заведующей кафедрой, где та добрых два часа подробно расспрашивала о том, что случилось в день, когда я упала с дерева.

В моей памяти этот опрос стоит особняком – как одно из наиболее мучительных переживаний мучительного в целом дня, и оно также прерывалось моими частыми посещениями туалета. Но в итоге мы пришли к мнению, что при желании я смогу повторить свой трюк. Хотя тогда я не задумывалась, что произошло бы, реши я, что не смогу. Годы спустя я узнала, что в Имении в таких случаях поступали как-то по принципу: «птицы, которые умеют петь и не поют, должны быть к этому принуждены».

Я стала посещать занятия, втянулась в рутину, и если в первые пару недель испытывала адскую боль, то такова была цена того, чтобы прийти в форму. Эти люди точно знали, до какой степени нас можно изматывать. Это не было похоже ни на балетную школу, фанатично стремящуюся не допускать взросления своих учеников, ни на подготовительную, чьи ученики накладывали на себя руки, если не поступали в желаемый университет. Имение очень старалось не загонять нас слишком сильно. Как-никак, это лежало в интересах администраторов – сделать из нас людей выдающихся, поэтому давить на наши хрупкие кости и психику было ни к чему.

И все-таки выходило, что дети могли выдерживать давление гораздо большее, чем на них традиционно оказывается. Комплекс медицинских тестов проводился ежемесячно и был для всех учащихся стандартным явлением. В Имении все были помешаны на том, чтобы определить источник сверхъестественных способностей, и полное отсутствие какого-либо успеха в этом едва ли их останавливало. Один мальчик был неким образом связан с атмосферными явлениями в Исландии, но на таком глубоком и сложном уровне, что никто толком не понимал, какой именно была эта связь. Другой мог лишь попытаться объяснить, как ему удавалось подключаться к эмоциональному состоянию всех левшей на планете. Все это приводило к массовой потере волос среди медицинских работников, которые рвали их на себе и страдали от того, что те выпадали от стресса. Но персонал все равно собирал показания, проводил анализы, накапливал информацию, лелея смутную надежду, что в будущем у Шахов появится технология или метод, который позволит им понять эти данные.

Друзей я так и не завела. Первые несколько недель я неистово пыталась приспособиться к распорядку дня, к здешним условиям. А ко времени, когда расслабилась достаточно, чтобы замечать людей вокруг себя, я обнаружила, что мне тяжело с ними общаться, а поскольку сами они общались друг с другом непрерывно, то никто и не замечал, что я все время молчала. Я не имела шансов тягаться с ними в беге, потому что была не в форме (хотя потом набрала ее с запасом), но они, благодаря своим годам тренировок, были невероятно спортивными. Что же касалось успеваемости, я находилась в лучшей десятке, но во второй ее половине. По-настоящему одной из них я так и не стала.

Работа, которую мои инструкторы проделывали с моими способностями, тоже потихоньку продвигалась, хотя, думаю, и не так, как им хотелось бы. Обучать человека со сверхъестественными способностями – дело изначально сложное. Существует огромное разнообразие типов этих способностей, и обучать их применению очень трудно, если не владеешь этим сам. Но в Имении учащимся, по крайней мере, с ранних лет прививали усердие, побуждая исследовать границы своих способностей, и они действительно хотели этому учиться.

Но я – нет.

Я ассоциировала свою силу с кровью, болью и врачами, кричащими и размахивающими руками. В то же время я понимала, что именно из-за этих сил меня так внезапно забрали из семьи. Вдобавок – новая настороженность других, и вот вам ребенок, опасающийся вообще прикасаться к людям, не говоря уже о том, чтобы пытаться установить связь с их нервной системой.

Хорошо хоть, что пусть я испытала немалую боль и стресс, когда впервые открыла свой дар, теперь я применяла его достаточно легко. Но хоть я и могла его использовать – я не хотела этого делать. Я не хотела протягивать руку через стол и касаться пальцем голой руки лаборантки. Не хотела знать, смогу ли заставить ее стиснуть кулак. Не хотела расширять свое восприятие через эту связь, не хотела исследовать ее тело. Не хотела находиться рядом с людьми и уж точно не хотела пытаться поместить в них свой разум.

Но в итоге я, конечно, поддалась. Прогресс шел мучительно медленно, но после месяцев, после лет тренировок я обрела силу прикасаться к людям и получать мгновенный контроль над их телами. Я могла заставить их двигаться так, как мне вздумается. Могла считывать их физическое состояние, обнаруживать беременность, рак, наполненный мочевой пузырь. Со временем я научилась устанавливать куда более четкий контроль, привносящий в восприятие людей новые ощущения или активизирующий их особые силы без их ведома.

Это было ужасно, и я такое ненавидела.

Вдобавок о моих способностях и их ограничениях знало все Имение. Люди буквально обходили меня стороной, стараясь избегать физического контакта. Не скажу, что это так уж ошеломляло – они держались достаточно приветливо, никто меня не обижал, но когда я проходила по коридорам, они расступались. Мне оставляли больше пространства, чем близнецам, которые могли своим прикосновением сделать любого дальтоником, или девочке, которая могла ошпарить правой рукой. Фактически все телесные контакты происходили у меня только в клинических условиях. И это меня вполне устраивало.