Но удача оказалась на моей стороне, меня пропустили. Пройдя какими-то окольными путями, я попал за кулисы. Я был там один впервые в жизни, но казалось, я вырос здесь и все здесь знаю. Мне предстояло попасть из служебной в зрительскую часть театра. Надо учесть, что я прибежал из школы, на мне пальто, из рукавов которого на резинках болтались варежки, и «плохо заметный» огромный зеленый рюкзак за спиной, набитый учебниками! Сдать их в служебный гардероб я побоялся, потому что не знал, как туда обратно попасть.

Я пошел наугад и набрел на какую-то лестницу, по ней долго поднимался, пока не увидел открытую дверь. Оказался в фойе 2-го яруса. Подойдя к гардеробу, я, видимо, так жалобно посмотрел на тетку, что она повесила мои вещи и дала номерок. Надо еще представить мой вид – красный галстук на тощей шее, поверх школьной формы надета кацавейка с надвязанными няней рукавами. Видно было, что тринадцатилетний мальчик не из богатых… В общем, эта женщина меня пожалела: «Не знаю, куда ты пристроишься». – «Я где-нибудь сяду», – излишне уверенно сказал я.

В итоге я оказался над Царской ложей, там раньше не было кресел, подо мной на месте бывших царских вензелей красовался герб СССР. Я присел, спрятался там, меня никто не обнаружил. Но, когда зазвучал гимн Советского Союза и встал весь зал, я тихо вылез и тоже встал, дальше все сели, кроме меня. Я так и простоял над гербом весь концерт звезд Большого театра: М. Плисецкая – «Умирающий лебедь», Е. Максимова и В. Васильев в номере на музыку С. Рахманинова, Н. Бессмертнова с Г. Тарандой в «Танго» из «Золотого века», А. Фадеечев с Н. Семизоровой в «Лебедином озере», Н. Ананиашвили с А. Лиепой в «Корсаре», в финале Л. Семеняка с М. Лавровским в «Щелкунчике». Так я впервые в жизни увидел их всех «живьем», всех разом.

Признаюсь, я испытал неоднозначные чувства. Во-первых, оказалось, что возраст на сцене невозможно скрыть. Среди «народных» только Максимова, с ее идеальными пропорциями и красотой линий, выглядела безупречно. Во-вторых, меня сильно смутили крашеные, блондинистые волосы у мужчин, я был ребенком с кавказским менталитетом, и для меня это выглядело так же неприемлемо, как сегодняшняя мода на татуировки. В-третьих, поскольку в зале сидело все Политбюро, клакеров в театр не пустили – аплодисменты были очень жидкие.

Однако с этого вечера моя бесперебойная связь с Большим театром была установлена. Вскоре у меня появилось три варианта попадания на спектакли ГАБТа без билета.

Первый вариант. Со стороны двора обнаружилась никем не охраняемая дверь, через которую в театр вносили декорации. Я туда нырял, проходил под сценой, а оттуда, через лестницу, попадал на 2-й ярус и занимал свое «законное» место над гербом СССР. Лестница, кстати, была глухая, не помню, чтобы кто-то по ней ходил. Пробравшись в театр заранее, я на ней сидел до второго звонка, делал уроки, потом тихо пробирался на 4-й ярус, где гардеробщица тетя Сима забирала мое пальто.

Скоро меня знали все гардеробщицы и капельдинеры ГАБТа. Они ко мне привыкли, потому что все вечера, если в школе не было репетиций, я, как прежде в Тбилиси, проводил в театре.

Я маячил над гербом, пока не познакомился с тетей Леной – капельдинером, которая в бенуаре работала. И пока она была жива, на сцену Большого театра в дни моих спектаклей, цветы мне выносила именно она. Тетя Лена, когда-то артистка хора Большого театра, имела наметанный глаз. Она быстро из учеников училища вычисляла, кто кем будет. И, когда тетя Лена поняла, что меня ждет большое будущее – это произошло в классе пятом, – я обосновался в ее бенуаре, ложа № 8, правая сторона.

Тетя Лена была среди капельдинеров на особом положении. Занимала самую выгодную позицию, потому что в этот бенуар приходили смотреть спектакли все артисты Большого театра. Иногда, увидев меня на старте около ложи, она ворчала: «Ты уже восемь раз смотрел это, зачем пришел?» – «Ну, я хочу посмотреть» – «Сегодня плохой состав» или «Зачем это смотреть? Это не надо смотреть!» Тетя Лена все понимала в искусстве, настоящий академик. Правду-матку всегда говорила.

Второй вариант попадания в Большой театр. Поскольку нелегальное проникновение в ГАБТ могло обернуться всякими неприятными последствиями, я как ребенок, выросший в театре, понимал, что надо налаживать отношения с администраторами, выдававшими контрамарки – бесплатные стоячие пропуска.

Если входить в театр через главный вход, надо было повернуть налево. Там, в окошке с надписью «Администратор», сидели или В. В. Романенко, или Н. В. Филиппова.

Филиппова, бросив раздраженный взгляд на мое училищное удостоверение, иногда выдавала контрамарку на спектакль. Но она обязательно тебя вымучивала, выписывая пропуск после третьего звонка, на нее не действовало ничего – ни уговоры, ни мольбы, ни слезы. Романенко же просто, открытым текстом мне говорил: «Слушай, зачем ты пришел? Ты себя в зеркало видел? Ну куда с твоей рожей в Большой театр? Тебя даже в „Стасик“ не возьмут, тебе танцевать где-нибудь в Самарканде. Не надо ходить в Большой театр!»

Но жизнь все расставила на свои места. Прошло не так уж много времени, в 1993 году в Лондоне, во время гастролей Большого театра, в Royal Albert Hall я очень успешно дебютировал в партии Меркуцио. К подробностям этой поездки я вернусь позднее. И вот стою счастливый на сцене, ко мне подлетает довольный Ю. Н. Григорович. И тут откуда-то возникает фигура Романенко, подошел и тихо, подобострастно: «Я вас поздравляю, Юрий Николаевич, какой вы провидец! Как вы Цискаридзе разглядели, ну как вы его разглядели? Никто не мог, а вот вы сразу поняли!»

Не глядя на Романенко, я сказал, обращаясь к Григоровичу: «Юрий Николаевич, а этот человек меня никогда не пускал в Большой театр, он мне никогда не давал пропуск и всегда говорил, что мне никогда в Большом театре не танцевать!» Григорович на меня посмотрел, улыбнулся: «Коля, талант всегда найдет свою дорогу, а такие болваны все равно будут его поздравлять». Надо ли пояснять, что с этого дня я стал любимчиком у Романенко.

Третий вариант попадания в Большой театр. В дни моего детства алкоголь в СССР продавали в магазинах, по-моему, до 22.00, в буфетах московских театров – до последнего антракта и только в буфете Большого театра – до последнего зрителя, то есть буфет работал до выхода всех. Кто-то уже одевался в гардеробе, а кто-то еще стоял в буфете, балуясь шампанским или коньяком. Но не в выпивке было дело.

Около буфета с витринами, заставленными массивной старинной серебряной посудой, которая позднее неведомо куда испарилась, собиралась особенная публика. Это был своеобразный клуб для избранных, где обсуждалась театральная жизнь, кто и как станцевал, спел и так далее…

Золотова