Посвященные тоже собирали положенные подати, но это было отнюдь не главное их дело. В основном они занимались тем, что осуществляли полный контроль за всем и вся. Казалось, они знали все — потому и прозывались посвященными.

Сразу же после прибытия крючконосый удалился в дом старосты, где и вел длинные беседы, время от времени посылая воинов за нужными людьми — местными жителями, которые потом возвращались в безмолвной задумчивости, а некоторые и не возвращались вовсе. Таких называли грешниками. И это было немного странно — ведь грешников, по сути, должен был определять сам Господь, а не какой-то там тип в черном плаще.

Захарии было любопытно, и он даже спросил об этом священника, отца Геронтия, когда пришел в его двор помолиться. Истинные христиане, сторонники блаженного епископа Ария, не строили пышных церквей, обходились обычными домами и даже хижинами. Божественное есть божественное, а церковь — творение человеческое, пустое, потому как и Иисус Христос вовсе не Богоподобный, а всего-навсего Сын Божий.

Отец Геронтий на такой вопрос отвечать не стал, лишь испуганно перекрестился, оглянулся на дверь да велел больше молиться. Что Захария и делал, правда, недолго: очень уж хотелось рассмотреть поподробнее этот большой корабль, приближаться к которому строго-настрого запретили.

А все ж любопытство оказалось сильнее — больно уж корабль был красивый. Такой необычный, высокий, с двумя стройными мачтами, клубящимися парусами и паутинками разных веревочек и канатов. Первый раз видел Захария такой корабль, да и старики ничего подобного не припоминали.

И еще было странно, что никто не пел песен, не плясал, не радовался, как всегда бывало, когда вблизи деревни бросало якорь какое-нибудь купеческое судно, пусть даже не очень большое. Уж тут все сходились, даже бросали работу — беседовали, торговали, смеялись. Да и корабельщики-то чаще всего оказывались знакомыми, заходившими в бухту далеко не в первый раз.

А этот странный и пугающе красивый корабль зашел сюда впервые. И сразу все зашевелились, залебезили, забегали — и староста, и его помощник, толстяк Эбони, начальник деревенской стражи, и даже отец Геронтий, хотя уж тому-то, казалось бы, кого бояться, кроме самого Господа?

И тем не менее…

Захария же все шатался вдоль кромки прибоя, все смотрел на корабль, чувствуя, как от неуемного любопытства гудят ладони. И, выбрав-таки момент, забрался на высокую скалу, затаился — отсюда судно было отлично видно.

Там подростка и взяли — после, когда спустился. Двое дюжих воинов, вооруженных короткими копьями, с ухмылками дожидались его у подножия скалы. Надавали тумаков, притащили в дом старосты — к тому самому, крючконосому. Ох, ну и страшный же был у того взгляд! Прямо, казалось, прожигал насквозь! А говорил крючконосый тихо, цедил слова точно нехотя, этаким полушепотом, и оттого становилось еще страшнее.

— Ты соглядатай, мальчик? Чей? Кто тебя послал? Знаешь, если ты не будешь отвечать, я прикажу своим воинам содрать с тебя кожу. Это очень больно, поверь.

— Я-а-а… я сам… просто хотел посмотреть, — испуганно заикаясь, пролепетал парнишка. — Клянусь Господом!

— Не поминай имя Господа всуе!

Повысив голос, крючконосый щелкнул пальцами, и тут же возникшие воины вмиг сорвали с Захарии тунику, растянули на лавке… ударили плетью.

Ох, как ожгло! Умели бить, ничего не скажешь — аж в глазах звездочки!

— Не бейте меня, умоляю… — Мальчишка зарыдал, забился в истерике от нестерпимой боли.

— Постой пока, Иеремия.

— Слушаюсь, господин Марцелий!

Марцелий — вот как его звали, правда, в этот момент Захарии было не до того.

— И в самом деле больно? — Нагнувшись, Марцелий участливо улыбнулся. — А ведь это только начало, мальчик. Иеремия знает свое дело, поверь. На третьем ударе у тебя начнет лопаться кожа, превратится в кровавое месиво… Потом Иеремия перебьет тебе позвоночник… и мы бросим тебя в море… то, что от тебя останется… кровавые куски мяса. Но ты будешь еще жив! И будешь мечтать о скорой смерти! Иеремия, продолжай!

И снова удар! Огонь…

— Не-е-ет!

— Неужели ты хочешь мне что-то сказать?

— Я… я все, что угодно… Все…

— Ну, если так — поговорим. Иеремия, выйди.

Палач с неохотою вышел, а второй воин по знаку главного быстро отвязал бедолагу от лавки, усадил.

— Может, ты хочешь пить, мальчик? — Темные глаза крючконосого сверкнули неожиданной добротой. — Меня зовут Марцелий, Марцелий Дукс… А ты, я знаю, Захария. Сирота, сын утонувшего рыбака и забитой за кражу рабыни.

Захария вскинулся:

— Моя мать ничего не крала! Просто она была очень красивая и…

— Верю! Она не воровка, ее просто оклеветали. Местные жители, свои же соседи. Потом дальний родич твоего отца, бедный рыбак Париск, взял тебя к себе. Так?

— Так. — Захария сглотнул слюну. — Но откуда…

— Я все здесь знаю про всех! — жестко заявил крючконосый. — Обязан знать. Такова уж моя служба.

— Вы королевский граф?

— Ого! Ты говоришь по-латыни, мальчик? Вот этого я не знал. Может, ты еще и умеешь писать?

— Умею. Только плохо. Мать учила меня, но… — Парнишка поник головой.

— Наверное, не очень-то легко приходится тебе среди всех этих людей. Вероятно, ты не раз уже подумывал убежать. И что остановило?

— Дядюшка Париск. Он хороший человек, добрый. И совсем одинокий, старый уже, больной. Без меня он вовсе пропадет.

— Да-а-а… это хорошо, что ты умеешь писать. Я даже не думал… — Марцелий Дукс разговаривал будто сам с собой. — Это славно! В этом твое счастье и твоя судьба, парень. Ты хочешь стать избранным? Вознестись над всеми этим сирыми и убогими людишками, некогда убившими твою мать?

— О да, мой господин! — Упав на колени, Захария принялся целовать крючконосому ноги. — Клянусь, я сделаю для тебя все.

— Ну, полно, полно, — довольно засмеялся Марцелий. — Не так уж и много я от тебя хочу. Для начала ты сейчас расскажешь обо всех жителях, подробно, все, что знаешь. А знаешь ты, я уверен, немало — слишком уж любопытен. Тебя даже за это били.

— Били не раз, господин.

— Теперь никто не посмеет! — Встав, высокий гость прошелся по цементному полу, с инкрустацией на пунийский манер. — Ты умеешь писать, это хорошо. В вашу бухту часто заходят торговые суда, моряки высаживаются на берег… так?

— Они запасаются у нас пресной водой, мой господин.

— Видишь этот знак? — Чужак указал на свою фибулу. — Запомни его. Раз в неделю ты будешь составлять для меня отчеты обо всех местных делах. С проходящих судов будут высаживаться моряки, и если кто-нибудь из них покажет тебе такую фибулу, отдашь отчеты ему. Ты все понял, Захария?

— О да, мой господин! Только… у меня ведь нет ни папирусной бумаги, ни чернил.