Из подвала нетвердыми шагами вышел Григорий. Он качалголовой и пытался осознать случившееся. Дядя посмотрел на него и вздохнул. Емуказалось, что его племянник гораздо сильнее.

Ровно в пять часов он подъехал к Петровскому пассажу. Онправильно рассчитал время. На первом этаже располагалось очень дорогое кафе,где сидели посетители супердорогих магазинов, приходившие сюда за покупками. Ана третьем этаже в это время почти никого не было. Для обеда уже слишкомпоздно, а для ужина еще рано. Да и внизу можно было поесть достаточно плотно.

Он поднялся наверх. В ресторане действительно никого небыло. Любезный официант посадил его за столик, стоявший перед большим широкимокном, выходившим на улицу, и, приняв заказ, быстро удалился.

Аркадий Глинштейн появился через двадцать минут. Он былвысокого роста, в бесформенной грязной куртке, несмотря на довольно теплуюпогоду, в таких же бесформенных темных брюках. Войдя в ресторан, он подошел кДронго, пожал ему руку, представился и лишь затем начал стаскивать свою помятуюкуртку, бросив ее на соседний стул.

— Я заказал пока легкие закуски, — сообщил Дронго, —креветки в чесночном соусе и оливки. Вы хотите что-нибудь еще?

— Вы меня все время поражаете, — громогласно заявил Аркадий,улыбаясь и поправляя нечесаную бородку, — неужели вы получаете такие гонорары,что можете есть креветки? Конечно, я не откажусь от креветок в чесночном соусе.Может, вы закажете еще и устриц?

— Пожалуйста, — любезно согласился Дронго и, подозвавофицианта, попросил принести устриц и бутылку итальянского вина.

— Это уже не смешно, — заявил Аркадий, — или вы хотитеубежать, оставив меня расплачиваться, или у вас коварный замысел по моемуобольщению. Какой версии мне стоит придерживаться?

— Если у меня появился выбор, — засмеялся Дронго, — то,выбирая между жуликом и обольстителем, я выбираю второе.

— В таком случае, вам от меня что-то нужно, — победнозаметил Аркадий. — Вы бы не пригласили меня в такой шикарный ресторан и нестали бы угощать столь изысканным обедом, если бы не рассчитывали взаменполучить нечто более ценное, чем потраченные вами деньги.

— Мне нужна информация, — кивнул Дронго.

— Это я уже понял. Но какая именно? Я не думал, что являюсьобладателем столь ценной информации, — сказал Аркадий, погружая вилку в салат скреветками.

— Мне нужно, чтобы вы рассказали все об Алексее Миронове.

— Вы это уже говорили. А разве Кира вам ничего нерассказала?

— Меня больше интересует ваш собственный рассказ. Вы былиодним из самых близких к нему людей. Я читал ваши репортажи. У вас очень цепкийвзгляд на вещи, вы умеете замечать детали, подробности. И поэтому меняинтересует именно ваш рассказ о Миронове.

— Для чего вам это нужно? — спросил Аркадий с набитым ртом.

— Для книги.

— И я должен вам поверить? Судя по вашей комплекции и вашимкулакам, вы явно относитесь к товарищам с соседней улицы, — показал Аркадий всторону бывшей Лубянки, — на журналиста вы меньше похожи.

— Вот видите, — спокойно сказал Дронго, — вы уже заметилинекоторые детали. Значит, то же самое вы подмечали и общаясь с АлексеемМироновым. Что касается меня, то я действительно журналист, но проводящийчастное расследование. Если хотите, это своего рода хобби.

— Интересное у вас хобби. У нас про Миронова не очень любятговорить, — заметил Аркадий, — либо боятся, либо не хотят неприятностей. Все онем просто сожалеют, но никто не говорит о его смерти.

— И вы знаете, почему?

Аркадий положил вилку на стол. Посмотрел на свой бокал,который подошедший официант наполнил красным вином. Он поднял бокал, выпилвино, вытер губы и со вздохом сказал:

— Я думаю, вы тоже знаете, почему.

— Нет. Я не москвич, мне трудно разобраться в этихкомбинациях.

— Судя по тому, как вы быстро выбрали место для встречи,Москву вы знаете неплохо, — пробормотал Аркадий, потом, подумав немного,сказал: — Может, вы попросите официанта принести мне водки? Я не очень люблювино, тем более красное.

— Да, конечно, — согласился Дронго и, подозвав официанта,попросил принести бутылку водки.

— Миронов был ярким и талантливым журналистом, — сказалАркадий, — очень талантливым.

— И за это его убили? — иронически спросил Дронго.

— Нет, не за это. В Москве подыхают с голоду еще несколькосот очень талантливых людей, но за это, слава Богу, пока никого не убивают.

— Тогда почему его убили?

— Я думаю, это и так ясно. Конечно, не из-за его программ.Миронова убрали, когда он попытался изменить систему распределения доходов нателевидении. Там речь шла о миллиардных суммах, о миллионах долларов. А затакие деньги могут убрать кого угодно, и не только Миронова, — честно сказалАркадий.

Официант поставил на столик бутылку водки и маленькие рюмки.Аркадий усмехнулся и, взяв бутылку, наполнил свой большой фужер,предназначенный для вина. И, только выпив водки, он почувствовал себя в своемпривычном состоянии.

— Значит, вы считаете, что его убили из-за денег?

— А из-за чего еще могут убить человека? — усмехнулся Аркадий.— Это на Кавказе еще иногда встречается кровная месть или убивают обидчика,нанесшего оскорбление любимой женщине. Да и то уже очень редко. Только деньги.В нашей стране сегодня это единственный Бог. Только деньги, и ничего, кромеденег. Ради денег убивают и воруют, устанавливают контроль над телевидением игосударством, даже отказываются от Бога. Разве вы не слышали о том, чтопредставители церкви ввозили в страну алкоголь и табак, зарабатывая миллиардырублей на беспошлинном ввозе?

— Давайте не будем трогать религию, — предложил Дронго, — ато я могу заподозрить, что вы не любите православную религию.

— А я крещеный еврей, — улыбнулся Аркадий, — поэтому это моясобственная религия. У меня мама русская, она меня и крестила.

— Это всегда так бывает, — усмехнулся Дронго, — полукровкиобычно бывают большими католиками, чем папа римский.

— Возможно, — засмеялся Аркадий. — Кстати, мне интересноузнать о вашей религии. Может, вы католик или лютеранин?

— Я агностик.

— Понятно. Тогда вопросы о религии снимаю. Но вопрос оденьгах остается. Вы знаете, покойный Бродский считал, что деньги — пятаястихия, как огонь, вода, воздух, земля. Настоящая пятая стихия, столь женеуправляемая, бешеная, поражающая воображение человека.