— Вот, вот, я так и знал! — воскликнул Хавелаар. — А скажите, велики ли недоимки по уплате земельной ренты?

— Да, в этом отношении могло бы быть лучше.

— Правильно, особенно в округе Паранг-Куджанг, — сказал Хавелаар, как бы находя более удобным самому ответить на свой вопрос. — Какова смета на нынешний год? — продолжал он.

Фербрюгге немного помедлил, словно обдумывая ответ, и Хавелаар предупредил его, выпалив одним духом:

— Хорошо, хорошо, я уже знаю... восемьдесят шесть тысяч и несколько сот... на пятнадцать тысяч больше, чем в прошлом году. С тысяча восемьсот пятьдесят третьего года мы поднялись только на восемь тысяч... да и население очень редкое... Ну конечно, Мальтус! За двенадцать лет только одиннадцать процентов, и то спорно, так как народные переписи были раньше очень ненадежны... [73] да и остались такими. С тысяча восемьсот пятидесятого по тысяча восемьсот пятьдесят первый произошло даже уменьшение... Да и количество скота не увеличивается... Плохой признак... Фербрюгге! Какого черта дурит эта лошадь? Уж не взбесилась ли она? Иди-ка сюда, Макс!

Фербрюгге понял, что ему вряд ли чему придется учить нового ассистент-резидента, а о влиянии «местных старожилов» не могло быть и речи, на что, впрочем, этот добрый малый и не претендовал.

— Но, конечно, — продолжал Хавелаар, взяв Макса на руки, — в Чеканде и в Боланге этому только рады... и повстанцы в Лампонге[74] также. Я очень рассчитываю на ваше сотрудничество, господин Фербрюгге. Регент — человек пожилой, и потому нам придется... Скажите, его зять все еще начальник района? Приняв во внимание все обстоятельства, я считаю его человеком, заслуживающим снисхождения, то есть регента... Я рад, что этот округ отсталый и бедный... Я рассчитываю остаться здесь надолго.

Затем он протянул Фербрюгге руку, и когда они после этого вернулись к столу, за которым сидели резидент, адипатти и мефроу Хавелаар, Фербрюгге понимал уже лучше, чем за пять минут до того, что «этот Хавелаар совсем не так глуп», как полагал Дюклари. Фербрюгге отнюдь не был лишен сообразительности и, зная Лебакский округ настолько, насколько может один человек знать столь обширную местность при полном отсутствии прессы, начал догадываться о той связи, которая имелась между как будто бы бессвязными вопросами Хавелаара. Его поразило, что новый ассистент- резидент, еще не приняв управления округом, уже кое- что знал о том, что там происходило. Правда, непонятна была его радость по поводу бедности Лебака, но Фербрюгге постарался себя убедить, что он просто-напросто неправильно понял его слова. Позднее, однако, когда Хавелаар не раз повторял ему то же самое, он понял, сколько великодушия и благородства было в этой радости.

Хавелаар и Фербрюгге заняли места за столом. За чаем все томились ожиданием, перебрасываясь незначительными фразами, пока Донгсо не доложил резиденту, что запряжены свежие лошади. Кое-как разместились в карете и поехали. Из-за тряски и толчков разговаривать было трудно. Маленького Макса успокоили бананами. Мать держала его на коленях и ни за что не хотела признаться, что устала, когда Хавелаар предложил взять у нее мальчика. Воспользовавшись вынужденной остановкой на топком месте, Фербрюгге спросил резидента, говорил ли он уже с новым ассистент- резидентом относительно мефроу Слотеринг.

— Господин Хавелаар... сказал...

— Конечно, Фербрюгге, почему же нет? Эта дама может остаться у нас, мне бы не хотелось...

— Что... было бы... хорошо, — дотянул резидент с трудом свою фразу.

— Я бы не хотел отказывать в крове даме, которая находится в таком тяжелом положении... Это само собой разумеется... Не правда ли, Тина?

Тина подтвердила, что это разумеется само собой.

— У вас в Рангкас-Бетунге два дома, — сказал Фербрюгге, — и для двух семейств места более чем достаточно.

— Но если бы это и не было так...

— Я... ей... этого...

— Конечно, господин резидент, — воскликнула мефроу Хавелаар, — тут не может быть сомнения.

— Не... мог... обещать... так... как... это...

— Да если бы их было даже десять человек, если только они хотели бы остаться у нас...

— большое... бремя... ведь... она...

— Но ведь невозможно путешествовать в ее положении, господин резидент...

Сильный толчок — это карету наконец вытащили на твердую землю — вызвал вместо объяснения, почему невозможно путешествие для госпожи Слотеринг, общий возглас «ах!», обычно такие толчки сопровождающий. Макс отыскал на коленях у матери бананы, выпавшие у него от толчка, а карета успела проехать порядочное расстояние по пути к следующей остановке, когда наконец резидент решился окончить фразу, добавив:

— ... туземного... происхождения.

— Это совершенно не меняет дела, — поспешила объяснить мефроу Хавелаар.

Резидент кивнул, как бы одобряя подобное завершение спора. Так как вести разговор было чересчур затруднительно, все замолчали.

Госпожа Слотеринг была вдовой предшественника Хавелаара, умершего два месяца тому назад. Фербрюгге, который временно замещал ассистент-резидента, имел право на это время занять обширную казенную квартиру, предназначавшуюся в Рангкас-Бетунге, как и во всех других округах, для представителя нидерландских властей. Однако он этого не сделал, отчасти из опасения, что вскоре придется переезжать обратно, отчасти из желания оставить помещение вдове и детям своего бывшего начальника. Вообще же места было достаточно: кроме довольно просторного помещения для ассистент- резидента, невдалеке стоял другой дом, который раньше служил для той же цели и, несмотря на некоторую ветхость, еще вполне годился для жилья.

Мефроу Слотеринг просила резидента походатайствовать перед преемником ее мужа о том, чтобы ей позволили жить в старом доме до родов, которые она ожидала через несколько месяцев. В этом и заключалась просьба, на которую так охотно согласились Хавелаар и его жена, потому что им обоим в высшей степени были свойственны и гостеприимство и сострадание.

Читателю известно из слов резидента, что мефроу Слотеринг «туземного происхождения». Для неиндийского читателя это требует некоторого разъяснения, ибо у него может возникнуть неправильное представление, что речь идет об урожденной яванке.

Европейское общество в нидерландской Индии резко разделяется на две группы: собственно европейцы и те, кто хотя и поставлен законом в одинаковые правовые условия с ними, но