погибель моя, и я машинально кручу и рассматриваю сигарету в руках.

Делаю затяжку, сразу еще одну, чувствуя, как легкие горят огнем от этого, и выбрасываю окурок, выдыхая в небо ровные колечки дыма.

— Да я бы бросил с удовольствием, но не получается. Всё время происходит что-то, от чего хочется курить.

— Почему сейчас хочется? — она поворачивает ко мне голову и пытается смотреть в глаза, пока я смотрю точно прямо, не давая ей такой возможности. Или себе. Потому что если я снова так близко посмотрю ей в глаза — я снова не сдержусь. А ей не нужно это. Мы до сих пор ни разу нормально не обсудили всё то дерьмо, что происходит, куда еще усложнять-то? Потом вообще не выпутаемся.

— Машка, иди спать, пожалуйста, — говорю негромко, почти упрашивая её об этом. Нам обоим было бы проще, если бы она ушла к себе, а я бы продолжил мерзнуть на балконе без ее заботливого принесенного пледа.

— Я не хочу уходить, — она пожимает плечами, а я упираюсь локтями в колени, закрываю глаза и сжимаю челюсти. Ну почему так сложно-то, а? — Ты пугаешь меня…

Она шепчет эти слова совсем близко ко мне, а потом внезапно касается пальцами моей щеки. Прикосновение лёгкое, как пёрышко, едва заметное. Она водит кончиками пальцев по щеке, переходит к уху, обводит его, а затем перемещается к волосам. Проводит по совсем коротким на висках и затылке, а потом к макушке, где чуть длиннее. Машка касается ноготками кожи головы и я чуть не падаю ей на ноги и не сворачиваюсь у них мурлыкающим котенком, как это приятно.

Она гладит меня по голове пару минут, и я понимаю, что успокаивает это гораздо сильнее, чем курение. Расслабляюсь как давно не расслаблялся, и как только понимаю это, Машка проводит пальцами по губам, и я напрягаюсь сильнее прежнего.

— Сегодня снизу, — шепчет она и я сглатываю Не поднимай эту тему, черт, только не сейчас… — Ты целовал меня. Зачем?

— Потому что хотел, — отвечаю самую тупую, но правду. Я безумно хотел ее поцеловать.

— А сейчас хочешь?

Я поворачиваюсь к ней и смотрю в глаза. Она немного напугана, но спрашивает со всей серьезностью. Сидит в одном полотенце, черт возьми, дрожит как воробушек, но вместо того, чтобы уходить и греться, она задает мне такие вопросы, от которых волосы дыбом становятся.

— Всегда хочу.

Ну, вот и всё. Не так уж было и сложно. Теперь она и без длинных речей всё знает, а я… А я сдохну прямо тут, кажется, вот и всё.

— Знаешь, мне просто кажется, что… Мне кажется, что я тоже хочу.

Несколько слов, каждое как выстрелом в лоб. И в сердце. И по всему телу хаотичными пулями.

Она стреляет в упор, а я стою у стены и с удовольствием принимаю все эти пули. Потому что из ее рук и яд выпил бы не задумываясь.

И я пью его, ровно когда она приближается ко мне и целует. Потому что эти чувства — чистый яд, который погубит нас в конечном итоге.

Но остановить это невозможно. Потому что разум отключается в секунду, а руки, губы и вообще всё тело подчиняется отныне только ей.

Я беру Машу за шею и притягиваю к себе ближе, целуя без единой капли стеснения. Потому что она отвечает с таким же рвением, жмется близко и возвращает руку к моему затылку, проводя ладошкой по короткому ёжику.

Мне срывает крышу. Когда я целовал ее, понятия не имея, как она может на это отреагировать, я действовал так аккуратно, как только мог. Сейчас же Машка отвечает мне, ничуть не уступая мне в жадности этого поцелуя, и все запреты и замки просто катятся к черту сразу же.

— Машка, — отрываюсь от нее и покрываю поцелуями щеки, скулы, перехожу на шею. — Машка, ты мне крышу сносишь, я ничего поделать с собой не могу.

— Яр… — она стонет тихонько, и прижимается еще ближе ко мне, когда я отрываюсь от шеи и снова целую в губы.

Это сумасшествие. Мы сумасшедшие абсолютно точно. Потому что стонем тихо друг другу в губы, потому что целуемся так, словно нам это позволено, потому что мерзнем на балконе, но уйти отсюда и оторваться друг от друга просто не находим сил.

На краю сознания бьется мысль о том, что срочно нужно всё это остановить, но я отмахиваюсь от нее и пускаю всё на самотек.

Машка целует мои скулы и щеки, когда я опускаю голову снова и касаюсь губами и языком тонких девичьих ключиц и хрупкой шеи. Она такая вкусная, что я схожу с ума. И не аромат ягодного геля для душа делает ее такой вкусной. Это именно ее вкус. Её кожи. Неповторимый. Сладкий.

Я прижимаю Машу к себе катастрофически близко, она уже стоит на диванчике на коленях, чтобы была возможность максимально сократить расстояние. Сжимаю руками талию, вожу ладонями по спине, а потом замираю, потому что…

Потому что её чертово полотенце падает. Вместе с моей выдержкой.

Потому что даже намека на белье под этим чертовым полотенцем нет.

Я дышу. Кажется. По крайней мере я очень стараюсь. Машка зависает точно как и я, не убирая рук от моей головы.

Её грудь в катастрофической близости от моих губ. Я могу наклонить голову и захватить ее соски в плен одним коротким движением, но мне нужно держаться.

Дыхание слишком громкое, я замечаю мурашки на ребрах и животике Маши, опускаю взгляд ниже и окончательно дохну.

Твою. Мать.

Просто твою. Чёртову. Мать.

— Маша, уходи спать, быстро, — говорю ей, прижимаясь лбом к ее плечу. Закрываю глаза, чтобы не соблазняться, но талию не нахожу сил отпустить. — Просто уйди и ляг спать, и мы сделаем вид, что ничего не было, ладно?

— Я не собираюсь…

— Маша! — рявкаю, перебивая ее. Поднимаю голову, снова глаза в глаза. Вынос мозга.

— Я сказала, что я не собираюсь делать вид, что ничего не было. А еще, — она переводит дыхание и кладет