парковке мы прощаемся с адвокатом, тот говорит обращаться при случае и уезжает, оставляя нас двоих.

— Расскажешь? — прошу его, усаживаясь в машину. Быстро я, конечно, срок отмотал.

— В доме Давида стоят камеры. Одна из них была четко направлена на твое лицо, когда ты его бил. Там только слепой не разглядит. Сам Давид пока без сознания, но жить будет. Вроде даже дурачком не останется.

— Хуже не будет уже.

— Это было безответственно, сын, — говорит папа, спокойным и холодным тоном отчитывая меня. — В конце концов маску надо было надевать, или еще что-то. Я не ценю разборки таким способом, но очень ценю твое желание заступиться за Машу. Но впредь, прежде чем махать кулаками, подумай головой, хорошо?

— Как разрулили-то? — спрашиваю то, что волнует больше всего.

— Мы с этим Манукяном служили вместе. Дружили. Сейчас он мне с бумажками часто помогал, на людей разных выходил с его помощью, связи нужные вязал. А я ему процент. Короче, давно друг друга знаем. Я к нему, а он рогом уперся — посажу и всё. Пришлось ему объяснить по-русски. В любом случае мой рассказ ему не понравился. Про Машу, про кучу таких случаев, о которых еще тогда в газете писали. Я за Машку пообещал найти ему всех девушек, кто пострадал от рук его сынишке и дать делу такую огласку, что погоны бы только так полетели. И головы заодно.

— И что, он согласился замять?

— Разорвали все рабочие отношения с ним, поговорили. Он бы все равно согласился. Я бы дошел до таких людей, где и его сынишку засадили бы. А так он обещал сам с ним разобраться. А дела твоего и не было даже. Всё на словах Манукяна.

— Спасибо, папа, — тяну ему руку, когда мы выходит из машины уже около дома.

— Не за что, сын, — отвечает он, и жизнь становится чуточку лучше.

Глава 15. Маша

Мне кажется, что я умру сейчас. Его уводят полицейские, Игорь бросается за ними, а у меня сердце отрывается и падает вниз, пробивая, кажется, даже пол под ногами.

Какого черта? Что он натворил? Какие тяжкие телесные? Что происходит?

Мне кажется, я чувствую себя куда хуже, чем все дни, пока я болела. У меня точно сейчас же лопнет голова и я просто рухну на пол от изнеможения.

Я никогда не знала, что можно так сильно волноваться за чужого человека, но сейчас у меня буквально рвутся на части все органы. Потому что это из-за меня. Потому что из-за меня он влез в эту авантюру и увели его только что в полицию тоже из-за меня.

А если его посадят? Как жить с этим? Как жить… без него.

Я не понимаю, что чувствую, даже с мыслями нормально собраться и то не могу. Меня тошнит, очень сильно, и я просто стою и смотрю на эту чертову дверь и жмурюсь от звука двигателя машины. Они уезжают. Вместе с ним.

Перевожу взгляд на маму. Она стоит в ужасе, схватившись руками за голову. Они только приехали из рабочей поездки, они устали и им нужен отдых, а тут…

— Дочь, что он натворил? — спрашивает охрипшим голосом. Да если бы я понимала хоть что-то! Мне кажется, я понимаю и знаю, а в следующую же секунду ловлю себя на мысли, что не знаю совершенно ничего. Абсолютно.

— Я не знаю, мам, я… Я ничего не пойму.

Бреду к дивану и сажусь на него, упираясь локтями в колени. Опускаю голову. Дышу.

Внутри какая-то каша, как в голове, так и в области сердца. Я не выдержу, если его посадят, я не выдержу, не выдержу, я не…

— Не посадят, — говорит мама, и я вздрагиваю, понимая, что говорила эти слова вслух. Чёрт. Невнимательная идиотка. — Игорь поможет ему. Он не позволит, я уверена.

Мама садится рядом. Гладит меня по волосам и молчит. И я молчу. Потому что а что говорить? Я чувствую себя паршиво, но ему там явно хуже. Что там делают с ним? А если бьют? А если заставляют признаваться в чем-то? А если что-то пишут? А если Игорь не справится и его всё-таки посадят?

Встаю. Не могу сидеть на месте. Мне отчаянно хочется ему помочь, но я понимаю, что толку от меня нет. И так во всем виновата. Это из-за меня всё…

— Мань, сядь, — говорит мама, употребляя мое детское прозвище. Терпеть его не могу, если честно, но сейчас в целом плевать. Пусть будет Мань. Не так уж и плохо, да? — Нужно постараться успокоиться. Иди ко мне.

Она раскрывает руки для объятий и я сажусь рядом, с удовольствием ныряя в них. Снова как в детстве. Когда она успокаивала меня, когда я плакала из-за разбитых коленей или очередного бросившего меня семилетнего ухажера.

Мы сидим так очень долго. Мне кажется, я даже умудряюсь задремать на какое-то время, потому что когда открываю глаза, понимаю, что от долгого сидения в одной позе у меня затекла нога.

Я выпрямляюсь и смотрю на маму. Она молча сверлит взглядом стену.

— Не звонили? — спрашиваю хрипло и прокашливаюсь.

Она отрицательно качает головой. Никто ничего не знает… До сих пор.

Я очень волнуюсь, правда. Мне необходимо знать, что с ним, иначе просто умру, я клянусь. Глаза начинает щипать от понимания происходящего. Нанесение тяжких телесных — это серьезное обвинение, и за это действительно могут дать срок.

Стираю пальцами сорвавшиеся с ресниц слезы и стараюсь взять себя в руки. Не время. Мы всё еще не узнали, что там происходит.

— Мань, — внезапно зовет меня мама, и я поворачиваюсь к ней. — А что между вами с Ярославом?

Я застываю на этих словах и абсолютно точно перестаю дышать.

— В каком смысле? — мой голос дрожит слишком явно, но скрыть это не выходит. Я практически в ужасе.

Как некстати вспоминается всё, что было между нами. И пусть это “всё” в сравнении с чем-то практически “ничего”, но для меня… это