Но как он рассмотрел, увидел, а может, придумал?! Глаза такие синие, лучезарные, но отчего я вижу в них что-то недоброе, заносчивое, насмешливое, жестокое?..»

Валентина, как обычно, так и не выяснив для себя, она это на портрете или греза художника о ней, передернула плечами и ушла на кухню.

Сергей, скрестив руки на груди, мысленно уже перенесся к колдунье. Его лицо порозовело от пылавшего в ее комнате камина, он опьянел от вина, предложенного ему лукаво-лучезарной красавицей, он уже прикоснулся губами к ее атласной шее, он уже слышал ее голос, но еще не разбирал слов…

— Сереженька, цветочек, иди ужинать!

Фролов вздрогнул, лицо исказила гримаса непритворной боли. Он очнулся. Посмотрел вокруг. Комната… как комната: стенка, чешская, два кресла, диван, журнальный столик, ковер, тоже чешский, хрустальные безделушки, люстра… Отец Валентины три года работал в Чехословакии. Комната!.. Серые глаза Фролова заметались между четырех стен. «Убожество! Убожество мыслей и чувств! Света!.. Воздуха!.. Пространства!.. Моя колдунья смеется надо мной! Я погрязаю в болоте бытия».

— Тина! — бросился он на кухню. — Тина, ведь это ужасно!

— Что? — встретил его светлый невозмутимый взгляд.

Он без сил упал на узкий диванчик.

— Ну вот это все!

— Да что все?

Сергей не стал отвечать. «Не поймет. Вернее, не захочет понять». Поэтому махнул рукой и сказал:

— Ты вспомни, какая у нас была компания!

— О! — кивнула она с задорной улыбкой.

Они и познакомились только потому, что Валентину совершенно случайно завела к одному студенту художественной академии ее приятельница.

— В общем, посмотришь, удивительные ребята!.. Одно слово, художники, артисты, поэты… Богема!

— И как же мы там с тобой, химик и математик? — высказала сомнение всегда трезво смотрящая на жизнь Валентина.

— А очень просто!

В большой, освещенной разноцветными огнями комнате негромко звучала музыка. Все смеялись чьей-то брошенной шутке. Только что вошедшая в светлом платье Валентина сразу обратила на себя внимание Сергея.

— Ни в коем случае нельзя связывать себя узами брака! — видимо продолжая давно начатый разговор, запальчиво говорила одна девушка. — Супружество морально убивает, поедает энергию. Какой толк будет от того, чему мы научились в академии, если высокий дух, испуганный меркантильным бытом, криками детей, мелкими неурядицами, исчезнет. Мы умрем как художники!

— Верно! Верно! — подхватили многие.

Совпадение! Но Сергей и Валентина одновременно вспомнили один и тот же эпизод. Поэтому Валентина не удивилась, когда Сергей вдруг сказал:

— Как все быстро закончилось. За год до окончания академии наша компания изрядно поредела. И первыми начали девчонки. Замуж! Замуж! Точно с ума посходили. Нет, — потряс он пальцем перед невидимым врагом, — я еще и еще раз убеждаюсь, что бич людей — это быт. Когда житейские мелочи становятся проблемами, это значит — молодость прошла. Время несет нас к тридцати, а там всего один шаг до того, когда о человеке говорят: он в возрасте!..

Валентина всплеснула руками:

— Сережа, тебе только двадцать два!

— Вот я и не хочу, чтобы мои, слышишь, мои восемь лет, что остались до тридцати, съел этот быт.

— Не понимаю!

— Ну как же?! Мы поженимся. Где будем жить?

— Если получится, то здесь. По-моему, для начала неплохо: двухкомнатная квартира… полная чаша!.. — с вынужденной иронией уточнила Валентина. — Во всяком случае, родители мне обещали. У них уже очередь на кооператив подходит. Закончится их контракт в Венгрии, они в новую квартиру въедут.

— Вот! Вот! Полная чаша! А работать, где?.. О!.. — схватился Сергей за голову и вылетел из кухни.

Валентина пошла следом за ним.

— А ты что хочешь? Ну давай все продадим и будем спать на полу!

— Не понимаешь! Не понимаешь! — вскричал Сергей. — Быт должен существовать для человека. Он должен быть второстепенным, а у нас очереди за стенками, коврами, продуктами, вещами… Все это мерзко! Даже кисти я должен, унижаясь, просить кого-то, кого выпускают, привезти из-за границы. Мне тесно, душно!..

Валентина побледнела и поджала губы, чтобы скрыть их дрожь.

— Ты не хочешь, чтобы мы поженились?

Фролов замер изваянием: «А она все о том же!..»

— Хочу, — ответил тускло. — Мне без тебя будет еще хуже.

Валентина уже стала привыкать к его припадкам тоски и жажды воздуха. «У каждого свои недостатки!»

А в общем, они жили, упиваясь мечтами о будущих успехах Сергея. Валентина была лишь составляющей частью этих успехов, так как у нее не могло быть яркой цели. Она химик. Будет работать, и все. О чем ей мечтать? Сделать какое-нибудь открытие?.. Вторая Мария Кюри вряд ли из нее получится. Но Валентину вполне устраивало такое положение вещей.

Дипломная работа Фролова была отмечена высоко. О нем заговорили как о художнике с большим будущим.

На старой даче родителей Сергей устроил себе мастерскую. Солнце золотило деревянные стены, синие цветы в вазе напоминали глаза Тины, когда ее не было рядом. Почти полтора года он готовился к выставке в Манеже. Работал упоенно. Верил в успех, потому что иначе и быть не могло. «Колдунью», тайно загадав на нее, выставил как бы несерьезно, мол, художник забавляется. А серьезными были две картины.

Первая — «Ночь, заглядывающая в окно». Небо с рассыпанными по нему сверкающими блестками, и две самые яркие, точно два глаза, звезды заглядывают в высокое окно, освещенное луной-светильником. Вздрогнувшие от дуновения ветра белые шторы, тень оконного переплета на сине-черном поблескивающем полу… Магическое, завораживающее пространство картины словно переходило в выставочный зал, и встретившийся со звездными глазами ночи зритель замирал, не в силах отвести взгляд.

Вторая — «Световой узор». Сквозь гардины проникают солнечные лучи и покрывают тело спящей девушки ажурным световым узором. Девушка вот-вот проснется, ее губы уже шевельнулись, чтобы сладко, причмокнув, поцеловать ласковый сон и проститься с ним. Ее ресницы, кажется, сейчас вздрогнут, и она приподнимется на локте… Но до этого еще осталось мгновение. Художник остановил его.

От картин Фролова подолгу не отходили. Смотрели, впивались глазами, потом перебрасывались словами: «В принципе, как бы все то же…», но неуверенно, без затаенной насмешки, а с удивлением… И с колючим чувством зависти, которое всякий раз вызывает к себе чужой талант.

«Да! Да! — глядя на них, отвечал им горящий взгляд Сергея. — Все то же и так же. Те же мысли, страсти, краски… Новое только то, как я смог увидеть, почувствовать и передать это!»

Такого количества посетителей перед своими картинами не собрал ни один художник. Зависть, расправив крылья, заметалась под сводами Манежа. Фролов с наивной самоуверенностью, свойственной молодости, ожидал, что успех вознесет его на своих душистых лавровых ветвях. Но хвалебные, переполненные высокими эпитетами отзывы появились в печати о картинах других художников.

Успех редко