ярость. Книги на идиш по религиозным вопросам писались в то время исключительно для простолюдинов, не знающих иврита. Их авторам самим нередко не хватало религиозного образования, да и к тому же некоторые из них были распространителями саббатианской ереси, а это было уже опасно.

Но так как его увещевания на шурина почему-то не подействовали, то он решил потащить Бешта к городскому раввину, который был в свое время его учителем — к р. Моше из Кут (1688–1738). Р. Гершон знал, что, несмотря на свое невежество, Бешт с уважением относится к р. Моше, и, будучи все же человеком Б-гобоязненным, наверняка прислушается к его мнению.

Стоит заметить, что р. Гершон выглядит во всей этой истории более, чем странно.

Будучи знатоком Торы и, тем более, членом раввинатского суда, он просто по определению не мог не знать, что в кодексе законов «Шульхан арух» р. Йосефа Каро четко указывается, что в «холь а-моэд» тфилин не возлагают, и лишь много позже духовный лидер евреев Польши Рама в комментариях к «Шульхан аруху» дал указание возлагать тфилин и в полупразничные дни. Спор о том, возлагать в эти дни тфилин или нет, вообще уходит в глубину столетий, и р. Гершон был обязан это знать.

Аризаль, как известно, объяснял ненужность возложения тфилин в будни тем, что их задача — вносить больше света в наш мир, а во все дни праздников Суккот и Песах этого света и так достаточно. Как уже было сказано, вслед за всеми нистарами Бешт молился именно по молитвеннику Аризаля, придерживался его мнения и, таким образом, вопреки тому, что думал р. Гершон, отнюдь не нарушал заповеди.

Но, видимо, в том-то и заключалось дело, что р. Гершон даже не мог допустить и мысли о том, что его родственнику-невеже что-либо известно об Аризале, а вот то, что он мог попасть под влияние саббатианцев, допускал вполне.

Второй раз в тот день р. Гершон вышел из себя, когда, войдя в дом раввина, Бешт, вопреки обычаю, не поцеловал мезузу, а лишь возложил на нее руку и тут же ее одернул.

Однако, появившись в комнате р. Моше, Бешт на мгновение сбросил с себя маску «ам га-ареца» и предстал перед ним в своем истинном обличие — его лицо засияло светом высокой духовности. От него буквально исходили такие свет и величие, что, увидев перед собой величайшего знатока Торы, лидера поколения, р. Моше, главный раввин благочестивого города Броды, в знак уважения встал с места, чтобы приветствовать столь уважаемого гостя. Но через мгновение Бешт снова надел на себя маску простолюдина, и р. Моше, подосадовав на то, что только что ему привиделось, вернулся в кресло. Но тут Бешт снова скинул маску — и раввин снова встал…

Так продолжалось несколько раз, пока, наконец, совершенно растерянный, не понимающий, что происходит, р. Моше не спросил у р. Гершона и Бешта, что их к нему привело.

Выслушав р. Гершона, р. Моше улыбнулся (он, безусловно, не мог не знать, что Бешт ничего не нарушил, а просто действовал в рамках другой, не ашкеназской традиции) и попросил р. Гершона… оставить его с Бештом наедине.

Затем он стал заклинать Бешта, чтобы тот открыл ему правду, кем на самом деле является. Но так как время «раскрытия» уже и в самом деле подошло, Бешт поведал раввину правду, но потребовал, чтобы тот до времени хранил ее в тайне. На прощание Бешт посоветовал хозяину дома проверить мезузу, висящую на входе.

После этого они вышли к р. Гершону, и р. Моше сказал: «Прочел я ему наставление. Полагаю, что не оступился он, ибо все творит в простоте сердечной».

Сразу же после ухода гостей р. Моше поспешил проверить мезузу, и обнаружил, что то ли от времени, то ли под влиянием какой-то духовной нечистоты ее текст изменился, и она перестала выполнять свои охранные функции. Именно этим и объяснялось, что Бешт, видевший мир иначе, чем обычные люди, отказался поцеловать мезузу.

Существует также предание, что в Бродах в это время жила некая старуха, которую в городе считали сумасшедшей, но при этом знали, что она видит каждого человека «насквозь», и лишь бросив на него взгляд, знает все его тайны. Однажды, увидев Бааль Шем-Това, она сказала: «Я знаю, кто ты такой, что ты обладаешь огромной властью, но я не боюсь тебя, поскольку ведомо мне и то, что ты не имеешь права воспользоваться ею, пока тебе не исполнится 36 лет. „Замолчи! — велел ей Бешт. — Иначе я соберу суд, чтобы изгнать из тебя демона“, и перепуганная старуха и в самом деле прикусила язык».

По более известной версии этой истории, женщина эта считалась в Бродах едва ли не святой праведницей, и, уверовав в ее способности, р. Гершон попросил раввина Бродов р. Моше отвести шурина к этой женщине, чтобы она его «вразумила» и «обратила к добру». Но Бешт, войдя в комнату, где она находилась, мгновенно понял, что старуха отнюдь не праведница, а одержима «диббуком» — вселившимся в нее неупокоенным духом умершего.

Поняв, что он разоблачен, дух стал грозить Бешту обратным разоблачением — открытием всем присутствующим, кто он такой на самом деле, и при этом ничуть не боится его, так как он не имеет права пользоваться публично своими знаниями и способностями до 36 лет.

Бешт ответил обратной угрозой собрать раввинский суд, и стал уговаривать диббука назвать свое имя и выйти из тела женщины. В итоге дух согласился назвать свое имя только наедине с Бештом — чтобы не навлечь позора на свою семью, так как при жизни он был известным человеком в городе, а огласка того, что он не упокоился после смерти, неминуемо бросила бы тень на его семью. Закончилось все тем, что дух вышел, не нанеся вреда женщине, но она тут же перестала быть «святой» и «ясновидящей».

* * *

Есть еще одна история, связанная с тем временем, когда Бешт еще не «раскрылся» миру.

Судя по всему, Бешта «раскусил» не только р. Моше из Бродов, но и еще несколько раввинов, включая раввина местечка Кутов. Во всяком случае, именно раввин из Кутова дал Бешту по его просьбе книгу «Зоар». Тот факт, что просьба Бешта, судя по всему, его не озадачила, как и то, что он дал просителю «Зоар», считавшейся в то время крайне редкой и дорогой книгой, говорит о многом.

Но на пути домой Бешт, как назло, встретил р. Гершона, и тот первым делом спросил шурина, что у него