вытащить повозку, то увидел беззаботно едущего ему навстречу Бешта. На вопрос о том, кто же ему помог вытащить повозку и лошадей из лужи, Бешт беззаботно ответил: «Да никто, кроме Всевышнего. Хлестнул я лошадей, и они тут же без труда выехали». Тут бы, казалось, р. Гершону призадуматься, но он остался при своем мнении — что зять у него конченный недотепа, у которого ничего не ладится и которому не стоит давать даже простых поручений.

Р. Гершон вновь решил избавиться от шурина, и на этот раз предложил сестре деньги для того, чтобы она смогла арендовать корчму с небольшим постоялым двором в расположенной неподалеку от Брод деревеньке.

Супругов этот вариант вполне устроил. Жена Бешта держала корчму, которая приносила какой-никакой доход, а Бешт нашел неподалеку уединенный домик, в котором продолжал интенсивно заниматься Торой и Кабалой, то есть вел привычный для себя образ жизни. «Шивхей Бешт» добавляет, что это был все же не совсем домик, а «что-то вроде дома, вырубленного в скале», стоявшей на берегу реки Прут — подобно тому, как Аризаль уединялся в хижине на берегу Нила. Наличие поблизости реки позволяло ему ежедневно использовать ее как микву для ритуального очищения перед молитвой.

Как и в горах, он возвращался домой только по субботам, шел в имеющуюся при корчме баню, окунался в микву и облачался в белые одежды. В этот день он преображался — во всем его облике появлялось величие, его лицо, казалось, излучало свет и внушало трепет, но никто не был свидетелем этого преображения, кроме жены и детей — сына Цви-Гирша и дочери Адель.

Впрочем, иногда Бешт появлялся в доме и в будни — если на постоялый двор заглядывали гости, жена посылала за ним, чтобы Бешт им прислуживал.

В этом доме Бешт, согласно преданию, впервые вынужден был признаться в том, кто он такой на самом деле. Произошло это когда к нему в дом заглянул глава коломыйского кружка кабалистов р. Давид, отправившийся собирать пожертвования на Хануку, но сбившийся с пути и выехавший к дому супругов уже вечером, ко времени зажигания ханукальных свечей.

Поняв, что ему придется здесь заночевать, р. Давид спросил у Ханы, где ее муж. Та, не желая говорить, что он сидит в своем домике над Торой, ответила, что он пошел к арендатору поить скот. На вопрос, есть ли в доме что поесть, она ответила, что муж недавно зарезал курицу, и она может ее приготовить. Видя, что он в доме простолюдинов, р. Давид засомневался в кошерности забоя птицы, и тогда Хана показала ему резницкий нож Бешта. Осмотрев его, он остался вполне доволен, придя к выводу, что вполне может есть в этом доме. Тем временем Хана пошла к мужу, сообщила, что у них гость, и Бешт явился в дом, делая вид, что только пришел от арендатора, а затем стал угодливо прислуживать р. Давиду.

После ужина он сам постелил гостю постель, поставил рядом сосуд с водой для омовения пальцев и миску, куда сливать эту воду. Так как омовение кончиков пальцев сразу после пробуждения является обычаем, принятым только у каббалистов, то вода у его постели должна была навести р. Давида на определенные подозрения, но не навела.

Посреди ночи Бешт, который, по преданию, вообще никогда не спал больше двух часов в сутки, по своему обыкновению поднялся и сел за печкой учить тайную Тору. Но спустя какое-то время проснулся и р. Давид, а, проснувшись, был поражен ярким светом, шедшим от печки.

Решив, что разгорается пожар от брошенных возле печки щепок (по другой версии — заподозрив, что хозяева-простолюдины зажгли огонь, грубо нарушив субботу), он стал громко звать хозяйку дома, но Хана сказала, что пока оденется и прикроет голову, пройдет немало времени, и почему бы гостю самому не попытаться затушить пожар — тем более, что рядом с ним стоит кувшин с водой?

Взял р. Давид воду, бросился к печке, и тут увидел, что свет, переливающийся всеми цветами радуги, идет от мирно сидящего у печки над книгами Бешта. Это зрелище так поразило почтенного раввина, что он упал в обморок, и Хане пришлось вывести мужа из состояния полного погружения в учебу, чтобы он помог привести гостя в чувство.

Наутро р. Давид разумеется, стал расспрашивать Бешта, что это за сияние видел он над ним прошлой ночью.

— Да откуда ж мне знать?! — ответил Бешт. — Я читал ночью псалмы, и может с их помощью так прилепился к Господу, что что-то случилось, но мне про это ничего не известно.

Однако р. Давид уже и сам все понял, и начал настаивать, чтобы Бешт сказал ему правду. И в конце концов Бешт признался, что является знатоком Торы и Кабалы. С того дня р. Давид стал часто приезжать к Бешту на уроки Торы, и при случае любил блеснуть полученными от него знаниями в братстве каббалистов не только в родной Коломые, но и в Бродах.

Когда же пораженные товарищи спрашивали его, откуда у него столь сокровенные знания, р. Давид отвечал: «От одного сирого и убогого». Вступался он за Бешта и тогда, когда слышал, как того в очередной раз распекает р. Гершон. Однако при этом оставался верен обещанию хранить тайну Бешта, и потому не мог дать р. Гершону ту отповедь, которую тот заслуживал.

Ну, а Бешт с семейством, судя по всему, приезжал в гости к шурину на все праздники, и тот не упускал случая подтрунить за столом над незадачливым родственником.

Так, узнав, что у Бешта украли подаренную им лошадь, р. Гершон вначале стал корить его за неумение уберечься от воров. Когда же Бешт сказал: «Ничего страшного, вор сам вернет лошадь!», он от души расхохотался над глупостью шурина. С тех пор он почти год, во время каждой их встречи с издевкой донимал его вопросом: «Ну что, Исроэль, тебе уже вернули лошадь?!».

Однако как-то мимо дома Бешта проезжал какой-то украинец, и постучал в окно, чтобы ему дали огня для трубки. Бешт вышел из дома, посмотрел на лошадь незнакомца, мгновенно ее узнал и сказал: «А не моя ли это лошадь?» — и тот без лишних слов спешился и вернул покражу.

В один из будничных дней («холь а-моэд») праздника Суккот р. Гершон заметил, что Бешт не возложил тфилин. На вопрос, почему он нарушает заповедь, Бешт ответил: «Видел я в книге на идиш, что тот, кто возлагает тфилин в праздничные будни, заслуживает смерти».

Услышав этот ответ, р. Гершон пришел в