— А не пойду сдохну так.

* * *

Звать волка не в час полной луны, значило душу Саанану по кусочкам отдавать. Так говорила Сивар, еще когда в моей клетке сидела. Говорила, что чем больше крови на лапах гайлара, тем сложнее будет вернуться в мир человека с каждым разом. Черные лапы касались снега осторожно, бесшумно, скользя между деревьями черной тенью, невидимой для других глаз. И только животный мир затаился, заледенел, чувствуя шаги зверя, преклоняясь ему.

Волк втягивал запахи, различая среди них только тот единственный, за которым мог ползти даже полумертвым. Мимо охраны, мимо стражников к псарням, где псы, почуяв свою смерть, жалобно заскулили и, поджав хвосты, забились по углам, не смея издать ни звука. Лошади заметались и тоже стихли, вжимаясь в стены, когда массивные лапы содрали засов, и дверь сама распахнулась. Шагнул в черноту, улавливая каждый шорох, готовый разодрать каждого, кто попадется на его пути… а потом замер, застыл, увидев ЕЕ силуэт в клетке. На тонкой шее железный ошейник с цепью, руки связаны, тело прикрывает какая-то тряпка. Носом повел и втянул запах крови, боли и слез.

У зверя нет ненависти, зверь не умеет ее ненавидеть. Он предан ей. Она будет его убивать, а он подставит под ее нож свое сердце. Он стонет от ее боли, он сходит с ума от ее страданий. Сбивает замок на клетке, рвет ее мощными клыками, выбивает из петель, чтобы ворваться туда, чтобы броситься к ней, тыкаясь огромной мордой в ее худые, ледяные колени, обжигая языком ее кожу, ласкаясь к рукам, сгрызая с них веревки и зализывая раны на запястьях. Он любит ее абсолютной, дикой любовью. Ему плевать, что она сделала с его человеком и что сделает с ним самим.

— Пришел… — выдыхает едва слышно, — пришел, мой волк… пришел. Я знала…

Обнимает за шею, жмется всем телом. Целует черную шерсть, зарывается в нее лицом. Дрожащая, нежная. Зверь в отчаянии лижет ее руки, щеки, глаза. Он беснуется, он рад встрече, он обезумел от счастья. Принимает ее объятия, поцелуи, ее слезы. А потом рядом ложится, чтобы согреть ее, чтобы она перестала дрожать и наконец-то уснула.

Но сам не спит. Смотрит в черноту. Настороженно, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому звуку. И где-то там, далеко, человек уже знает, как заберет ее и присвоит себе. Адский план вкрался в его мозги и отравил их ядом. Предутренний крик сызмолицы заставляет обоих открыть глаза.

— Уходи… Рейн… уходи. Придет скоро и увидит тебя. Уходи.

Смотрит долго в ее глаза, не в силах уйти, как верный пес от своей хозяйки. Ткнулся ей в колени еще раз и ушел через открытую дверь, мелькая тенью между шатрами, скрываясь за деревьями, чтобы отчаянно завыть в бессильной злобе, расставаясь с ней.

— Никто и никогда не делал ничего подобного, и Сивар не знает, какое наказание постигнет того, кто осмелится создать темную армию.

— Какая мне разница на наказание, мы все здесь в той или иной мере наказаны. Каждый, кто родился на свет, уже покаран высшими силами и несет свою звезду на плечах до самой смерти.

Сивар выглянула наружу, посветила себе факелом и вернулась в пещеру. Никто не должен подслушать их разговор. Такие дела вершатся в строжайшей тайне.

— Узнает кто, и смерть придет за всеми нами, не скрыться от нее и не спрятаться. Тебя покарает и меня вместе с тобой.

— Боишься? Трусливая твоя душа. А ведь когда-то твой народ был свободным, кочевым племенем, носил за собой сундуки с красным золотом и пил воду с вершин Ламадомира.

— Мой народ давно продал свою душу, мы стали рабами-чистильщиками и лишь так смогли выжить. И никто не жалеет об этом. У каждого своя участь. Валласары в свое время тоже были великой нацией…

Поморщился от ее легкого укола, но он слишком толстокожий, его таким не пронять. Даал прекрасно знает, чего лишился его народ, и будет воевать до последнего, пока не вернет земли и былое могущество.

— А если когда-нибудь вы сможете вернуть былые возможности? — спросил вкрадчиво, наклоняясь к старухе и покачивая перед ее глазами медальоном с пауком. — Говорят, эта безделушка была отлита Жавагаром — велиаром баордского племени пять сотен лет тому назад. Без нее старая Сивар не может вершить свои заклятия.

Хотела отнять медальон, но проклятый гайлар поднял его выше, не давая схватить цепкими пальцами.

— Откуда он у тебяяя? Где взял? Кто поссссмел отдать?

— Нашел.

— Мальчишшшшка, маленький предатель. Я знала… знала, что гайларам верить нельзя, даже если взрастил их собственными руками и пригрел на своем сердце.

— Мальчишка еще ребенок, а детей легко обмануть. Не вини Рона. Он предан тебе и, как ни странно, любит тебя, баордское отродье.

— Это не делает тебе чести, волк. Обмануть младенца каждый может.

— На войне честь — ненужная ноша, которая камнем утянет своего хозяина на дно. Костями благородных устлано озеро Ровен. Где кости моего благородного отца, я до сих пор не знаю. К чему оно, если пользы никакой?

— То, что ты задумал, может стоить тебе и нам всем жизни. Тьма учует нарушенный баланс и направит свою мощь в наши земли.

— И мы дадим ей отпор. — глаза Рейна сверкнули зеленым фосфором, и Сивар вздрогнула. Она всегда страшилась его зверя, его тайной мощи и возможностей, а также жестокости, на которую не все баорды способны.

— Не зря мне сказали руны, что женщина с красными волосами погубит тебя.

— Я не верю ни рунам, ни звездам. Я верю в себя. Скажи, КАК? Или я швырну этот медальон в костер. Мне надоела пустая болтовня. Время идет.

Поднес цепочку к пламени, и Сивар дернулась всем телом, как от боли.

— Не смей… не тронь реликвию племени.

— Говори.

— Они должны прийти к тебе добровольно, склонить перед тобой головы и дать заклеймить их поцелуем волка в самое сердце, а когда смерть постучит к ним в окна, они должны ждать до полной луны.

— У меня нет времени ждать. Как ускорить процесс?

— Его нельзя ускорить.

Тронул кулоном пламя, и лапы паука задрожали, нагреваясь. Сивар протянула костлявую руку, сгибая и разгибая пальцы.

— Хорошо… я скажу, и пусть это будет твоим грехом. Дай им испить твоей крови, и станут они не слугами луны, а твоими слугами, и обратятся по твоему приказу и вместе с тобой. Но если умрешь… и они последуют за тобой. Умрет один из них, и станет слабее вся стая. Они все возьмут себе твою силу и твое бессмертие, разделят между собой. Все станут детьми твоими, связанными кровью. Чем больше твоя армия, тем слабее ты сам.

— Насколько слабее?

Сивар взяла в руки иглу и показала ее Рейну.