о них. В Штатах их возненавидели за длинный язык Джона, на Филлипинах они стали жертвой своего юношеского нигилизма, в Японии – заложниками религиозного фанатизма аборигенов. А тут?

– Я спрошу у него: «Что тебя подвигло на это грубое высказывание?» – поделился Джон своим намерением с Веп-ревым. – Брайни, ты что-нибудь о нем знаешь?

Тот кивнул:

– Он у нас – известнейший композитор, автор более чем двух сотен песен и музыки к куче фильмов. Его хиты русские люди распевают во время застолий, а одну песню, про веселого рыбака и его лодку (он не знал, как будет по-английски «шаланда»), по популярности в Советском Союзе можно приравнять к вашей «Yesterday». За отказ сыграть эту песню в ресторане музыкантов могут побить.

«Быть может, это была зависть? – подумал Джон. – Или его заставили? Заплатили деньги?… Но ведь такой популярный композитор наверняка очень богат».

Банкетный зал, до которого они наконец добрались, был довольно странным. Здесь не было легкой, способствующей пищеварению музыки, не было висящего в воздухе гомона толпы. Внутреннее убранство зала было поразительно спартанским. Тона в интерьере преобладали зеленые и серые.

Гости сгрудились вокруг чего-то в середине зала. Это явно не были партийные боссы или сотрудники спецслужб. Эти люди выглядели скорее как богема. Ни один из мужчин не был в галстуке, никто из женщин не сверкал драгоценностями или разрезом вечернего платья. Превалировали джинсы, длинные шарфы на шеях и растянутые свитера.

Впрочем, и сама четверка была одета разномастно, отказавшись от серых костюмов, которые еще в Лондоне пытался навязать им Истман.

Увидев «битлов», все сдержанно заулыбались и расступились. В середине на табуретке сидел и что-то жадно ел человек лет шестидесяти крайне неопрятного вида. От него остро пахло чем-то рыбным, наверное, воблой. Седые патлы торчали во все стороны, подбородок и щеки покрывала клочковатая щетина, под левым глазом цвел несвежий синяк. Он был одет в черную робу не по размеру и громадные бахилы. Рядом стоял пожилой милиционер с наручниками, которые он, видимо, ненадолго снял с бедолаги.

– Кто это? – пораженно спросила Линда со смесью брезгливости и жалости в голосе.

– Осужденный Богословский, – отрапортовал милиционер. Бронислав начал переводить:

– Задержан за тунеядство по статье двести девятой УК РСФСР. В данный момент этапирован во Дворец съездов для встречи с ансамблем «Битлз».

При слове «Битлз» заключенный жалобно замычал и закрыл голову, как будто боялся удара. И изо рта у него выпал недоеденный рыбий хвост.

– Не бойся, не бойся, Никитушка, кушай, – неожиданно мягко сказал милиционер и погладил Богословского по голове.

Тот успокоился, заулыбался, подобрал хвост и продолжил работать челюстями.

– Послушайте! – начал Джон. – Послушай, Брайан, это какое-то Средневековье… Это что же, тот самый знаменитый композитор, который написал про нас статью? И вот во что он превратился?

– Точно так, именно из-за этой статьи и превратился, – ответил страж порядка за Вепрева. – Но давайте-ка, граждане музыканты, лучше присядем за стол, выпьем, закусим, и я расскажу вам эту грустную и поучительную историю. Тем более что потом у меня к вам будет важное дело.

Они подошли к столам и расселись. Банкет был не слишком богатым – водка, газвода, пиво, ломтики вареной колбасы, хлеб, шпроты, крупно нарезанные овощи и зеленый лук.

– Концептуально, – заметила Йоко. Все налили и выпили за искусство.

– После того как Никитушка про вас в шестьдесят четвертом ту ругательскую статью написал, – милиционер, не торопясь, закурил «беломор», – пошла его жизнь под откос. Жена стала к нему холодна, друзья отвернулись. Марк Бернес про него частушку сочинил и везде пел, только я не могу сейчас ее повторить, она сильно матерная.

– «Марк, Марк!…» – зло и быстро затараторил Богословский, лицо его исказила злобная гримаса, и он стал делать резкие движения руками, словно кого-то или что-то от себя отгоняя.

Милиционер потрепал Никиту по плечу, и тот затих.

– Диктор Левитан обидный шарж нарисовал. Но это все можно было вытерпеть. А вот потом… – зловеще продолжил милиционер. – Кстати, меня Егором Петровичем зовут.

Все поручкались и выпили за поэзию.

– Что же было потом? – поинтересовался Джон.

– Потом началось самое ужасное, что только может произойти с творческим человеком в нашей стране, – его стали травить в газетах. Писали, что песни Н. Богословского проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям. Что он и вовсе бездарь и халтурщик, а значит, все его доходы – нетрудовые. Его концерты стали отменять. Он начал пить, бродяжничать… Искали его долго, нашли в Архангельской области в рыбачьей артели, где он числился чернорабочим. Да только поздно уже было. Застудился он и головушкой того… ослабел.

Егор Петрович грустно посмеялся. Выпили за рабочих.

– А… К нам-то у вас какое дело? – вспомнил Пол.

– А дело вот какое. Опомнились наши начальнички, поняли, что жалко терять такой талант…

– Никита – талант, – подтвердил душевнобольной, роняя изо рта крошки хлеба.

– Да-да, – кивнул ему Егор Петрович и дунул в папиросу. – Ну, и направили к нашему светилу психиатрии, академику Снежевскому. Он Никитушку нашего осмотрел и говорит, есть шанс.

Все налили и выпили за медицину. «Битлы» были уже порядком подшофе, но, несмотря на трагичность рассказа, почему-то пребывали в отличнейшем настроении.

– Какой же это шанс? – нетерпеливо спросила обычно немногословная Йоко. Видимо, рассказ лежал в плоскости японских притчей.

– А шанс вот какой, и здесь, товарищи битласы, нужно ваше непосредственное участие и помощь. Только вы можете спасти самого главного и самого именитого нашего композитора, вернуть его в строй. Чтобы он опять мог радовать нас своими песнями.

– Так мы готовы! – растроганно сказал Ринго. – Мы оплатим лечение в любой клинике, правда, ребята? Он ведь из-за нас пострадал. Ну, написал, не подумав, с кем не бывает…

– Это можно, – согласился Джордж. – Опять же в Индии, в ашрамах, есть замечательные целители.

– Нет, товарищи, в клинику его не надо. Все гораздо проще. Академик сказал, что нужно лишь, чтобы вы вчетвером положили ему ладони на голову и сказали – прощаем, дескать, тебя за грубое выражение «жуки-навозники».

В этот момент у Джона появилось странное чувство, что он находится в театре и смотрит какой-то бездарный спектакль и что во всем этом прослеживается какой-то подвох. Но алкогольные пары не дали ему додумать эту мысль.

– Вы готовы?

– Да, конечно! – выкрикнул за всех Ринго.

– Ну, все, айда, – скомандовал Егор Петрович.

Они встали, подошли к несчастному советскому гению, и Бронислав заставил их отрепетировать слово