Сомик не бывал здесь около трех недель и теперь поразился тому, как все преобразилось.

На месте несуразного сооружения, походящего на клубок железной паутины, высилась собранная из поблескивающих на солнце металлических трубок громадная башня (никак не ниже шести-семиэтажного дома), напоминающая телевизионную; с той разницей, что шпиль этой башни не торчал вертикально вверх, а заметно изгибался, будто удилище. На некотором отдалении от башни виднелись окружающие ее странные фигуры, каждая высотой не менее пяти метров… Вот нечто похожее на песочные часы, обе емкости которых – и нижняя, и верхняя – спиралевидно закручены. Вот перевернутая пирамида – но не просто вверх тормашками перевернутая, а как-то наискось по отношению к земной поверхности. Вот округлая каплевидная конструкция (прямо как проливающаяся на землю с неба слеза), а вот, наоборот, – нечто угловатое, похожее на могучее дерево с разлапистыми ветвями. Все фигуры, коих Сомик насчитал более дюжины, были совершенно разными, но почему-то казалось, что есть в них какое-то объединяющее сходство, понимание которого никак не удавалось уловить…

Женя припарковался у обочины, рядом с еще одним автомобилем – спортивным кабриолетом – невиданной в здешних широтах редкостью. Выбрался наружу.

– Дела-а… – пробормотал он, задрав голову и приложил ладонь козырьком ко лбу.

И тут же с шипением втянул воздух сквозь стиснутые губы – неловко задел ранку на ладони.

С холма долетали до него невнятные крики рабочих, муравьями облепивших удивительную башню, какое-то отрывистое лязганье и ритмичный звонкий стук.

Сомик пошел вверх напрямик, прямо по поросшему травой некрутому склону. Накатанную автомобильную дорогу, обвивавшую холм, он, конечно, проигнорировал. Где-то на середине подъема ему навстречу попалась пара: упитанный мужик в шортах спускался задом наперед, хватаясь за травяные пучки, тряся бройлерными ляжками; за ним прыгала с кочки на кочку ладная розововолосая девица, на волнующей груди которой болтался громоздкий фотоаппарат.

Мужик ворчал:

– Вот людям деньги-то девать некуда… Нагородил какой-то хренотени и радуется!..

А девица щебетала в ответ:

– Пусик, ты не понимаешь! Это ж чистое искусство! Фьюжн с элементами индастриала! Очень оригинальное решение! Немудрено, что большинство не понимает… Мои работы тоже не всякому доступны!..

– Твои работы, – остановившись передохнуть, пропыхтел мужик, – такая же хренотень, только поменьше и обходится дешевле.

– Пусик, не все измеряется деньгами… Кое-что выше денег!

– Например?

– Искусство! Высокая идея сделать человечество лучше!

– Да? Вот заблокирую тебе карточку, тогда порассуждаешь о высоких идеях! Человек только тогда чего-то стоит, когда способен бабло поднимать! По мне: хоть воруй, но чтоб у тебя все как у людей было – и квартира, и машина, и положение, и семья, и… такая вот, как ты, умница с сиськами.

– Воровать, пусик, это нехорошо и… стыдно… – несмело огрызнулась розововолосая. – Мы, люди искусства…

– Стыдно не воровать, а быть бедным, – немедленно ответил мужик. – Как твой бывший мазила-алконавт, например.

– Он… Он очень талантливый художник!

– Чего ж ты в таком случае от него ко мне сбежала, а? Языком трепать все горазды, а как представляется выбор: китайскую лапшу быстрого приготовления портвейном запивать или мраморную телятину – хорошим коньяком, сразу язык в одно место засовываете. Молчишь? То-то и оно…

– Пусичек, ты только не обижайся, но ты не совсем прав, самую капелечку не прав…

Чем закончился разговор, Сомик уже не слышал – он ушел далеко вверх. Оказавшись на вершине холма, принялся высматривать Олега. Увидел его у подножия башни – с большим, как простыня, листом папиросной бумаги в руках. Перебирая в пальцах этот лист, развеваемый ветром, Трегрей внимательно выискивал в нем что-то, какой-то необходимый ему фрагмент.

Женя направился к Олегу. Путь его лежал мимо одной из диковинных конструкций, окружавших башню, Сомик уже было прошел мимо, но вдруг остановился. Ему почудилось, что фигура (как раз та, примеченная им еще издали, напоминавшая песочные часы) едва слышно гудит, словно через нее пропущен электрический ток. Повинуясь безотчетному чувству, Сомик осторожно коснулся фигуры – и тотчас отдернул палец. Ничего не произошло, но Женя успел почувствовать тепло металла, какое-то странно живое тепло.

«Солнцем нагрело…» – сказал он сам себе.

Трегрей уже заметил его, махнул рукой, широко улыбнувшись. «А Пересолин говорил, он уже которые сутки отсюда не отлучается, денно и нощно в трудах, – мельком подумал Женя Сомик. – Что-то не похож Олег на замотанного и замученного. Напротив – свеж, бодр и весел. Давно его таким не видел…»

Через несколько секунд они обнялись.

– Получилось! – безо всяких предисловий сообщил Олег. – Представляешь? Столько труда, сколько времени… И вот – получилось!

– Нашел-таки свою энергетическую оптиму? – поинтересовался Женя.

– Вестимо!

– И… что дальше?

– Макет палестры готов, – указав на «телебашню», проговорил Трегрей. – Дело за малым – воздвигнуть по нему, собственно, здание.

– Это вот такого вида будет здание? – поразился Женя. – Прямо башня колдуна какая-то. Верхушка особенно дикая… Будто кривой колпак.

– Резонатор, – подсказал Трегрей.

– А фигуры по окружности – словно идолы, – продолжал Сомик развивать аналогию. – Осталось только жертвенные костры разжечь и красного петуха зарезать…

– Идолы? – поднял брови Олег. – Это – фокусирующие элементы.

Сомик вздохнул:

– Не знал бы я тебя, принял бы за сумасшедшего, – сказал он. – Резонатор, фокусирующие элементы… Извини, это все как-то… Ну, несерьезно, что ли? Словно декорации к фильму. Какие-то песочные часы, слезы, пирамиды, деревья… В символике, что ли, дело? И это и впрямь работает?

– Песочные часы? – удивленно переспросил Олег. – Пирамиды?

Он шагнул к ближайшей конструкции, прищурившись, посмотрел. Потом улыбнулся:

– Да нет никакой символики, – сказал он. – Равно как и нет никаких «часов», «слез», «пирамид», «деревьев»… Я создавал фокусирующие элементы вовсе не отталкиваясь от каких-либо повседневных предметов. Форма элементов обусловлена исключительно функциональной необходимостью. Это как в аэродинамике: определенный угол крыла гарантирует определенный процент обтекаемости воздуха. Впрочем, я не силен в аэродинамике… И ловлю я с помощью этих элементов совсем не ветер.

– А энергию, да? – покивал Сомик. – Ну, ясно… Да вот же я вижу: вот часы, вот пирамида…

– Человеческое восприятие – весьма консервативная штука, – проговорил Олег. – Мы видим не то, что есть на самом деле, это-то хоть понятно? Мозг, получая совершенно новую, ранее не обработанную информацию, автоматически подстраивает ее под нечто уже имеющееся в памяти. Потому ты и узнаешь в фокусирующих элементах… в этих фигурах – уже знакомые объекты. Люди, наблюдая облака, не могут описать их иначе, чем: «Вот верблюдик полетел, вот кошка… Вот пирамида, вот слеза…» Мои фокусирующие элементы, в которых каждый уголок, каждое сочленение наполнено для меня вполне конкретным смыслом, взаимодействуют с энергетическим полем. Коего ты тоже не способен почувствовать. Но ведь из-за того, что ты не можешь его почувствовать, не значит, что его нет?