— А я плюнул на ваш совет.

— Неплохо для начала. И чем вы занимались?

Бобби подумал, что стоит рассказать ей все.

— Вчера вечером я пошел в бар.

Она выжидающе взглянула на него.

— И в результате напился.

— Сильно?

— Да. — Он вздохнул. — Хотя и не собирался этого делать.

— Вы много пьете, Бобби?

— Скорее нет. — Он всерьез задумался над ответом. Бобби не был уверен, что его слова понравятся ему самому, но в конце концов сказал: — Все намного лучше, когда я не пью.

— Полагаю, у вас есть некоторый опыт в данной области?

— Можно и так сказать.

Бобби крутил банку в руках. На расстоянии ковер казался темно-зеленым, но узор его вовсе не одноцветный, а состоит из нитей разных оттенков зеленого.

— Мой отец здорово пил, — сказал он. — Очень сильно. Каждый вечер. Приходил с работы и шел прямо к холодильнику за холодным пивом. Он говорил, это помогает ему расслабиться. В конце концов, что такое пара банок пива? Ничего страшного. Мы с братом были еще маленькие. Мы верили словам отца. Хотя какое-то время спустя стали понимать: это не просто «пара банок пива». Когда я поступил в академию, то после смены стал ходить в бар. Трепался там с ребятами, веселился, выпивал свою пару баночек. Ну, вы понимаете, это помогало мне расслабиться. Но потом я превысил норму. Может, даже выпил слишком много, настолько, что на следующий день опоздал на службу. А однажды вечером мне позвонил один приятель с места аварии. Главными ее героями были мой отец и дерево. Плохая новость: он ехал со скоростью сорок миль в час, и его фура буквально обернулась вокруг ствола. Хорошая новость: он отделался ободранным лбом. Машина разбилась в хлам, но отец уцелел.

Бобби поднял глаза.

— Он был пьян. Это выяснилось, когда его заставили дыхнуть в трубочку. Ему вообще не следовало садиться за руль. Папаше дьявольски повезло, что он протаранил всего лишь дерево. Этот случай сильно его напугал. И меня тоже. Это наподобие той рекламы: вот твоя жизнь сейчас, а вот твоя жизнь, когда ты пьян. И потому мы дали слово: я сказал, что больше не буду пить, если он завяжет. Я думал, делаю это, чтобы помочь ему. Наверное, он тоже думал, что помогает мне.

— И это сработало?

— Насколько я знаю, почти десять лет мы оба держались. До вчерашнего вечера.

— Почему, Бобби?

Он спокойно ответил:

— Я мог бы сказать, что меня угощали друзья. Или что впервые за много лет мне не нужно было выходить в утреннюю смену и потому можно выпить. Мог бы сказать, что одна баночка после десяти лет воздержания не повредит. Я много чего мог бы сказать.

— Но вы бы солгали?

— Я все еще вижу его лицо, — прошептал Бобби. — Каждый раз, стоит закрыть глаза, все повторяется снова. Черт подери, я делал свою работу. — Он опустил голову. — Боже, я не думал, что будет так трудно.

Она промолчала. Эти слова, такие тяжелые сами по себе, просто повисли в воздухе. Бобби наконец поднес напиток к губам и сделал глоток. Потом, уставившись в потолок, увидел образ Джимми Гэньона. Мужчины, целившегося из пистолета в жену и ребенка. Человека, череп которого разнесла пуля Бобби.

«Знаете ли вы, какое выражение застывает на лице убитого? Удивление. А вы видели, как остальные относятся к убийце? С почтением, жалостью и страхом».

— И вы снова собираетесь запить? — негромко спросила Элизабет.

— Да.

— Вам не кажется, что стоит вступить в Общество анонимных алкоголиков?

— Не люблю обсуждать свои проблемы с посторонними.

— Тогда, может, лучше поговорить обо всем с отцом?

— Я не люблю обсуждать свои проблемы с отцом.

— А на чью помощь вы рассчитываете, Бобби?

— Наверное, только на вашу.

Доктор Лейн задумчиво кивнула.

— Вы кое-что должны знать, прежде чем мы пойдем дальше, — сказала она. — Я некоторым образом вовлечена в это дело. Я виделась с судьей Гэньоном.

— Что?!

— Он не мой пациент.

— Какого хрена? — Бобби сорвался с места и с яростью взглянул на нее, он просто поверить не мог. — Разве это не столкновение интересов? Как вы можете?.. Сначала вы общаетесь с человеком, у которого возникли проблемы, а потом даете консультацию тому, кто преследует его в судебном порядке…

Доктор Лейн вскинула руку:

— Я беседовала с судьей Гэньоном полгода назад. Я поговорила с ним полчаса, а потом порекомендовала ему своего коллегу — как мне показалось, он сможет ему помочь.

— Зачем он к вам приходил? О чем хотел узнать? — Бобби оперся на стол, стиснул челюсти. Он был зол как черт и знал, что все написано у него на лице.

Элизабет невозмутимо продолжала:

— Судья пришел ко мне, поскольку хотел знать мнение профессионала. С его позволения, я сообщу вам, о чем шла речь. Но предупреждаю, не уверена, будто это поможет.

— Говорите!

— Сядьте.

— Говорите!

— Мистер Додж, пожалуйста, сядьте.

Ее лицо оставалось спокойным. Бобби недовольно отошел от стола, вернулся на место, взял банку из-под колы и принялся ее крутить в руках. Сердце его бешено колотилось — страх, паника. Черт возьми, он устал чувствовать себя так, словно весь мир отдалился от него и он никогда больше не сумеет контролировать ситуацию.

— Судья Гэньон пришел ко мне по рекомендации своего коллеги. Он искал специфическую информацию касательно некоего психологического феномена. Возможно, вы об этом слышали. Синдром Мюнхгаузена.[1]

— Черт.

— Судья кое-что рассказал мне о своей невестке Кэтрин. Он хотел выяснить, может ли человек с ее прошлым подходить под описание больного, страдающего синдромом Мюнхгаузена. По сути дела, он спрашивал — чисто теоретически — не является ли болезнь его внука выдумкой Кэтрин или, может, она намеренно поддерживает его в таком состоянии, чтобы привлечь внимание к самой себе.

— И что вы ответили?

— Сказала, что это не в моей компетенции, но, судя по всему, не похоже на симптомы синдрома Мюнхгаузена. Если он действительно думает, будто его внук в опасности, пусть немедленно обращается к специалистам и изолирует ребенка от матери правовым путем.