Ни хрена эта стратегия не сработала, конечно. Все верно, не для того разработанная стратегия и не должна работать. Зауровы не отвернули, когда я молча сунул руку за пазуху, нащупывая ручку топора.

— Молчишь, от страха обделался? — презрительно сказал второй брат, тот, что недавно следил за мной практически в открытую, — ищешь денежки, чтобы откупиться? Напрасно, пацан, мы тебя кончать сейчас будем! Не из-за денег мы здесь!

Сзади меня чавкнула грязь, и я, выхватив топор, не глядя ударил им за спину, на звук. Васька охнул за моей спиной, а я, не сводя глаз с Зауровых, сделал полуоборот, чтобы видеть и его тоже. Незадачливого Ваську, решившего подобраться ко мне по весенней распутице бесшумно, я обнаружил живым, что меня порадовало, но на коленях — он стоял, зажимая руками лицо. Бросил взгляд и на топор — на лезвии крови не было. Похоже, просто задел обухом по лицу. Болевой шок, может, нос сломан или скула проломлена. Ничего фатального.

Вот теперь Зауровы начали воспринимать меня серьезнее. Намного серьезнее. А я по-прежнему молчал. И никуда не убегал, хотя теперь и мог — дорога была расчищена. И они начали отчетливо понимать, почему. Не дурные. Может, они и плохо учились в школе, и на пороге университета отродясь не появлялись, но тюремные университеты прошли и поняли, что я готов их убивать. Вот прямо здесь и сейчас. Не отступлю. И не хочу, чтобы этому были какие-то свидетели.

Финки против топора… уже подбитый мной совсем небрежным движением Васька. Что могло быть удачей, как оно и было, а могло быть и результатом прекрасного владения топором. Мало ли у меня папаша плотник или лесоруб, и меня все детство натаскивал с инструментом обращаться. Сомневаюсь, что бандиты прям много информации обо мне собирали, чтобы знать, что я при женщинах рос, и безотцовщина. Не такого они уровня птицы, чтобы быть столь дотошными, да и вряд ли хотели, чтоб потом кто-то вспомнил о том, что они об убитом расспрашивали много, когда он еще на стадион на своих двоих бегал.

И осталось их двое, а не трое, как было в начале. Не то, чтобы они имели какие-то надежды на Васькину помощь, нет, они прекрасно понимали, что он товарищ во всех смыслах этого слова ненадежный. Но все же трое — это подавляющее преимущество, а двое — уже зыбкое. Но даже сейчас они могли еще наброситься на меня, поскольку перед ними стоял всего лишь шестнадцатилетний пацан, хоть и с топором. Решающим фактором стала простая случайность — в соседнем дворе неожиданно хлопнула дверь и раздался яростный собачий лай. Уж не знаю, что там соседского пса так взбесило, но его лай сработал как своеобразный тумблер, разом переключив ситуацию.

Зэки моментально перестроились, надо отдать им должное. Я и в прошлой своей жизни, сталкиваясь с ними, замечал, что рисковать впустую и идти до конца из принципа они не любят, предпочитают иметь уверенное преимущество. Может, имей я сейчас дело с какими-нибудь грабителями банков, отчаянными парнями, они и могли бы пойти на принцип. Но эти двое были всего лишь насильниками, одна из низших иерархий среди уголовников. Поэтому дальнейшему повороту событий не удивился.

— Не, ну ты нормальный пацан, в натуре… — убирая финку, сказал тот, что заговорил со мной первым, — и ментам на нас не донес тогда, в феврале. Кремень, уважаю.

— Все, между нами теперь все ровно, — сказал второй, тоже убирая нож.

Оба Заурова сделали шаг назад, давая понять, что инцидент исчерпан.

И только теперь, когда все, похоже, закончилось, у меня бешено забилось сердце. И очень хотелось что-то сказать пафосное, но просто боялся — из-за адреналина в крови и специфического возраста, вместо солидных слов в ответ мог получиться непристойный детский писк. Поэтому просто повернулся и пошел домой.

Петельку я сорвал, когда топор выхватывал — впрочем, на это она и была рассчитана, чтобы топор еще держала, а при резком рывке, когда надо его быстро достать, непременно порвалась. Надо, прежде чем на стадион бежать, снова ее пришить. «Между нами все ровно» — на самом деле могло ничего не означать. Никаких гарантий, что через недельку-другую зэки не напьются, не расхрабрятся — а им же обидно сейчас было вот так с пацаном зеленым проколоться — и не решат снова идти меня ловить, чтобы все же реализовать первичную задумку по моему устранению. Вот только придут в этот раз уже с топорами или ломиками, чтобы иметь более сильные аргументы, чем сейчас.

Бабушку мое неожиданное появление буквально через несколько минут после того, как ушел, конечно же, сильно удивило. На ходу придумал, что ногу потянул, наступив на скользкое место, и решил вернуться проверить, как нога слушается, и нет ли чего серьезного. Похромал чуток даже для вида. Бабушка, конечно, сразу же разохалась, но я, посидев немного, встал и несколько раз уверенно прошелся.

— Похоже, ничего серьезного, — сказал спокойно, — все, я на стадион. Вчера прогулял, нехорошо — сегодня надо обязательно как следует позаниматься.

Мое чудесное исцеление бабушку удивило, но и обрадовало — ей с Аришкой сейчас по горло хлопот хватало. Так что она не стала разбираться, что там и как — взрослый уже парень, говорит, что все в порядке, значит, все в порядке. Пришить петельку, конечно, в комнате не получилось — пришлось тихонько умыкнуть нитку с иголкой, и, пристроившись в сенях, чтобы бабушка не слышала, что я еще не ушел, разобраться с ней там.

Вернув топор на место, вышел на улицу. Разгавкавшийся пес уже притих, что, скорее всего, означало, что Зауровы, прихватив схлопотавшего от меня Ваську, ушли. Вот и хорошо, к новым встречам с ними я не рвался. Убивать никого впервые в жизни я отнюдь не стремился, а этим все может закончиться, если схлестнемся еще раз. Вариант, что убьют меня, я серьезно не рассматривал. А смысл — если убьют, не о чем больше будет волноваться и хлопотать. Разве что тот, кто запихнул меня в тело Пашки Ивлева, снова что-нибудь учудит. Но что-то подсказывало мне, что ой, вряд ли. Если мне дали такой шанс, а я его бездарно профукаю… Смысл обо мне дальше заботиться.

Да и в принципе, прожив почти шестьдесят лет, как-то меньше боишься помирать. Раньше я, конечно, много о смерти думал — как таких размышлений избежать в таком возрасте, что у меня был? Да никак. То друг детства помрет, то посмотришь в школьном альбоме и увидишь, что осталось уже в живых меньше половины из нашего класса. А разные актеры и другие знаменитости, о которых трещать начинают по всем СМИ, чтобы там с ними ни произошло — мрут в совершенно детском возрасте, на мой взгляд. И хоть говоришь себе, что скорее всего, из-за неумеренной выпивки и злоупотребления наркотиками разными, но все равно, чувствуешь себя тревожно. Однако, как бы то ни было, когда тебе под шестьдесят, умирать не хочется, но есть понимание, что это неизбежно, и скоро, и главные размышления — что после себя оставишь, как дети на это отреагируют, как скоро тебя забудут…

Попав в Пашку Ивлева, я постепенно стал перестраиваться. Для этого возраста смерть кажется чем-то мифическим, себя ощущаешь совершенно бессмертным. Прекрасно помню это ощущение в своей молодости. И, как ни странно, сейчас, когда постоял на грани вечности, столкнувшись с пришедшими меня убивать бандитами, понял, что мои прежние представления о смерти в пятьдесят восемь начинают в новом теле меняться. Не боюсь ее особо не потому, что понимаю, что скоро уже неизбежное свидание, а потому, что гормоны молодого тела и бьющая через край энергия делают этот вариант в моих глазах малореалистичным. Надо же, как меня попадание в Пашку изменило!

Побежал на стадион конечно другой, дальней дорогой. Еще не хватало снова на уходящих бандитов выбежать. Прыснул от смеха, представив эту сцену, но на самом деле смешного было бы мало. Решили бы еще, что теперь уже я собрался их убивать, и схватка могла развернуться по новой. Нет, нам такие случайности ни к чему.

Ребята уже были на месте. Начал заниматься на брусьях, подтянулся — теперь я уже уверенно подтягивался десяток раз, отжался тридцать раз — и стало как-то полегче. Хотя я мог быть уверен, что колбасить меня в тех или иных формах будет еще долго — тот инструктор на курсах