— А разве ради идеи не стоит жить? — спросил я, подливая в бокал вина.

Она покачала завитой головой и, бросив взгляд на играющих, тихо ответила:

— Разве это идея? Ради идеи и я пошла в партию, была на тифозном, голодном фронте, а дальше что? Я видела смерть русского крестьянина и рабочего на фронте, видела расстрелы и бессудные казни в тылу. Ну, думала, кончится Гражданская война — все будет хорошо, расцветет братство, любовь залечит раны измученного народа и солнце коммунизма согреет всех. Так думала я, а что же теперь вижу? От крестьян отнимают хлеб, скотину, а рабочих ссылают на Соловки. Кому же жить вольно и хорошо? Нам, партийцам. Видите, мой шеф жарит в карты. Красиво ли это? Мы пьем с вами ликер. Честно ли это? Где-нибудь на Волге тысячи голодных семей едят древесную кору с прогнившим овсом, а мы лакомимся балычком и зернистой икрой. Вот до чего доводит служение идее. Преступная ложь все.

— Вы рассуждаете, Ирма Васильевна, совсем как «белогвардейка», — пошутил я улыбнувшись.

— Отнюдь нет, я говорю голую правду, — возразила бесстрашно она, — таких мнений придерживается большая часть тех партийцев, которые увидали подлинный лик советской бюрократии. Почему же теперь уходят из жизни молодые, многообещающие силы партии? Вместо идейной работы — подхалимство, вместо коммунизма — циничный произвол «князей» партии. Нет, мы идем по неверному пути. Вместо царства социализма восторжествовал Хам, облеченный властью деспота. Страшно за Россию, товарищ. Страшно.

В словах моей собеседницы таилась искренняя боль и разочарование.

Она взяла бокал вина и, задержав взгляд на золотистой влаге, задумчиво сказала:

— Там стали пить. Пьянство и разврат. «Рыковка»[6] спаивает народ.

К нам подошел Рабинович.

— Продулся, — сказал он, грузно опускаясь на диван возле Левис.

— Много? — поинтересовался я.

— Двадцать тысяч ухлопал, — безразлично бросил «завпечати» и, вынув портсигар, закурил сигарету.

— Кому же везет? — спросила Левис, поставив бокал на стол.

— Муценек кроет все карты, — разведя руками ответил Рабинович и, взглянув на бутылку ликера, добавил: — Выпьем, товарищи.

Я наполнил рюмки.

Вечером под аккомпанемент пианино, подвыпивший Бергман пропел «буржуазный» романс «Молчи, грусть, молчи».

На краткое мгновение я забыл о том, что нахожусь на конспиративной квартире в среде лиц, которые, погубив Россию, прилагали все усилия к превращению свободной демократической Финляндии в «красное», «пролетарское», бесправное царство насилия, казней, голода, грабежа, осквернения церквей и распятия духовной красоты Человека.

Разъехались поздно ночью…

Небесный полог сиял гирляндами звезд. Была дивная ночь…

Не верилось, что там, далеко-далеко, над необъятной страной стомиллионного порабощенного народа нависла беспросветная тьма, в которой крик расстреливаемых и стон голодных остаются гласом вопиющего в пустыне.

По мирному договору РСФСР получила дом на Бульварной улице, и все учреждения с Эспланадной улицы перешли в новое помещение. По этому случаю полпред Черных решил дать раут…

Были разосланы приглашения, заказана из Москвы икра, и целый вагон фруктов, вин и серебра прибыл в Гельсингфорс. Дорогая мебель, ковры, хрусталь и ценные картины украсили комнаты «посольства» грабителей и шпионов.

Одна спальня «пролетарского» представителя обошлась в 250 000 марок!

Девять чекистов полпредства заказали фраки за счет… РСФСР. Мадам Черных украсила шею жемчугами… баронессы П., расстрелянной в Петрограде после убийства Володарского.

Азиатская физиономия Ленина в раме красного дерева взирала со стены косыми глазами на элегантное общество гостей, а в среде приглашенных «работали» специально прикомандированные дамы Наркоминдела — агентки ВЧК — Ларионова, Вельская и мадам Устинова-Крамская.

Устинова-Крамская (Фанни Абрамовна Бродская) осталась при бюро Бобрищева переписчицей и заведующей отделом заготовки документов. Натасканная Петровским, спецом по фабрикации фальшивок, Крамская блестяще оперировала различными химическими составами для подмывки подписей и снятия печатей.

Я видел однажды заграничный паспорт с семью визами, выданный 57-летнему латышскому подданному, «омоложенный» для курсанта германской компартии. От виз не осталось следа, но зато разрешение рижской полиции на въезд за границу носило свежесть краски.

Большинство паспортных книжек печаталось в бывшей Экспедиции заготовления государственных бумаг, в особом отделе, под руководством товарищей Гейнчика и Витольса. Образцы доставлялись консульствами РСФСР или же агентурой иностранных отделов ВЧК. Я знал случай, когда один городской советник, коммунист шведской партии, по паспорту болгарского происхождения, получил подлинную визу в английском паспортном отделе, где обычно устанавливалась подлинность документов.

Однако с этого паспорта Фанни Абрамовна сняла все данные о Радко Федоровиче и внесла имя Олафа Срема…

В связи с переходом отделов ВЧК, Мопра, Коминтерна и Региструпа в здание полпредства, на Бульварной улице, на Эспландной улице остался торгпред и хозяйственный аппарат миссии.

Надзирать за персоналом назначили коменданта здания Муценека и ему дали в помощники вечно пьяного и нанюхавшегося кокаином, бывшего матроса, друга Дыбенко — Петрова. Швейцары, истопники, прислуга и уборщицы, члены финкомпартии, получили экономом чекиста Клячко. На телефонную станцию назначили надежных «барышень» — товарищей Розенберг и Белякову.

Работа развертывалась в крупном масштабе.

Агенты Бергмана, Бобрищева, Муценека и Клячко посещали полпредство под видом просителей, поставщиков, полотеров, монтеров, обойщиков, столяров и т. п. Приходили с инструментами и без них.

Всех принимал Клячко или Муценек, а потом уже направлял по «номерам» комнат.

К Бобрищеву был самый трудный доступ.

Чтобы попасть в его этаж, надо было иметь три пропуска и личный вызов по телефону.

Из всей агентуры только некий финн, амнистированный смертник К., имел право посещать атташе без тройных пропусков.

Мне был воспрещен вход вообще в здание РСФСР.

Бобрищев горел работой, строил планы на будущее и под шумок занимался далеко не пролетарскими делами: кутил и копил доллары, иногда предлагая мне давать ему фиктивные счета на особой важности расходы — половину суммы он переводил на доллары и просил купить ему валюты.

Счет обычно представлялся в двойном или тройном размере, — таков был уже порядок, но только между своими.

Один счетовод торгпредства вздумал было примазать к счету лишнюю тысячу марок, но, уличенный в преступлении, подвергся отозванию в центр и угодил на Соловки. Взятки брали все. В торгпредстве партийцы-спецы, в полпредстве — консульские агенты и эконом Клячко. А сколько десятков тысяч финских марок гербового сбора, взимаемого с «прошений» возвращенцев, осталось в карманах товарищей секретарей — одним лишь им известно.