во второй столице должен быть тоже социологический институт! И вот ленинградские сектора и отделения московских социологических отделений были собраны в один кулак».

Яков Гилинский: «Крышей для социологических исследований служила очередная мода, поддержанная ЦК КПСС, – социально-экономическое планирование. Это был почти такой же фантик, как сегодня нанотехнология или инноватика».

Ядов в очередном докладе сообщает аудитории, что советские граждане всё меньше уделяют внимания общественной жизни и заняты по преимуществу своими личными интересами. Директор института Евграф Сигов возмущен и требует оргвыводов.

Олег Божков: «Первый вопрос, который задает Евграф Иванович Сигов: „Владимир Санович, всё замечательно, но как с этим бороться?!”. Владимир Александрович говорит: „А я не знаю, надо ли с этим бороться. Мы только обнаружили эту тенденцию, надо понять, что это такое, как это происходит. Когда мы поймем всё это, тогда мы вам сможем сказать, надо с этим бороться или не надо”. Может быть, Сигов не знал известного анекдота, но смысл последующего его высказывания состоял именно в знаменитой фразе: „Чего тут думать, трясти надо, блин!”. Бороться надо с этим, не может советский человек уходить куда-то там на кухню, он должен быть тут, на виду!»

Институт социально-экономических проблем находился на тогдашней улице Воинова, сейчас – Шпалерной. И вот в 1983 году в институте происходит разбирательство. Оно связано со знаменитым докладом Татьяны Заславской о состоянии советского общества. Доклад новосибирского ученого каким-то образом попал в руки к американцам. А в докладе было сказано, что в обществе-то, вообще, не всё в порядке, есть кризисные явления. Начали разбираться – от кого же попал этот доклад в Америку. К Владимиру Ядову уже было много претензий у начальства, и решено было, что виноват он. Крупнейшего ленинградского социолога выгоняют из главного центра ленинградской социологии.

В то время как Ядов был изгнан из ИСЭПа, его коллега Борис Фирсов проводил исследование по специальному заданию Ленинградского обкома. Фирсов ушел в социологию после того, как московское начальство уволило его за неблагонадежность с поста директора Ленинградского телевидения. Ленинградское партийное руководство продолжало ему доверять, и Фирсов даже участвовал в составлении докладов Романова. Однако его история также завершилась скандалом.

В конце 1982 года новым руководителем советского государства становится железный Юрий Андропов. До этого он, как известно, возглавлял КГБ и понимал, что с советской системой не всё ладно, что предстоит кризис, что что-то надо менять. Из своих источников он знал, что в Ленинграде сильная социологическая школа и через посредников запросил Бориса Фирсова дать ему информацию, полученную ленинградскими учеными. Фирсов, подчиняясь партийной дисциплине, передал информацию в Москву, и об этом узнал Григорий Васильевич Романов – человек мстительный, изведавший, так сказать, все правила и хитросплетения партийных джунглей. Он считал – Фирсов поступил нелояльно, выполняет не приказы Смольного, а Москвы. Ему доверять нельзя.

Фирсов был лишен пропуска в Смольный, и руководство ИСЭПа поняло, что теперь можно свести с ним счеты. Придрались к тому, что Фирсов передал одному из финских социологов научный доклад.

Борис Фирсов: «На основании этого пустячного придуманного дела была разыграна целая постановка под названием „заседание бюро областного комитета партии”. За факт утечки информации, или за содействие возможной утечки информации, я был подвергнут партийному суду, разбирательству. В проекте решения было записано, что меня следует из партии исключить…»

Яков Гилинский: «Всё шло по накатанной. Просто у каждого был свой путь: Фирсова преследовали в одном месте, Ядова – в другом».

В 1982 году на Ленинградский завод полиграфических машин на Аптекарском острове в Петербурге поступил новый фрезеровщик Андрей Алексеев. Только он и его научные руководители знают, что он не просто будет стоять у станка. Он собирается осуществлять включенное наблюдение, то есть социологическим взглядом изнутри смотреть, как на самом деле устроен рабочий коллектив.

Но к этому времени руководство ИСЭПа изгоняют, его научный руководитель Ядов лишается своего места, и Алексеев оказывается просто фрезеровщиком. А заводское начальство недоумевает, что здесь делает этот профессиональный социолог, ученый за рабочим станком. И, в конце концов, его изгоняют и из завода тоже.

Владимир Ядов: «Идеологи, те, кто занимался в партии идеологией, в общем, быстро заметили, что из этого ничего хорошего не выйдет, поэтому цензура была серьезная. Например, закрыли книгу „Сравнение проблем семьи у нас и в Эстонии и Финляндии”, потому что в Ленинграде оказалось хуже, чем в Эстонии и Финляндии, вместе взятых».

Борис Фирсов: «Если человек серьезно работал, если он исследовал различные явления общественной жизни, если он был честен и прямодушен, если он своей главной целью считал поиск истины, то, к сожалению, он обнаруживал такие истины, которые по каким-то причинам не нравились, не подлежали публикации, подвергались цензуре».

Люди не любят ходить к врачам. Доктор может сказать: «Вы знаете, у меня такое впечатление, что у вас не всё в порядке с печенью, с почками и с поджелудочной железой». А зачем это знание? Живешь, как живешь, ничего не происходит, и вдруг ты начинаешь думать, что болен.

Вот так же и социологи. Они говорят начальству: «Советские люди перестали интересоваться производительностью труда, они всё больше погружаются в свой частный мир, больше общаются со спекулянтами и покупают товары на вот этом скрытом, сером рынке». Зачем начальству это знать? Это значит, нужно как-то реформировать страну. А в стране всё успешно. Она выигрывает чемпионаты по хоккею, увеличивает зоны влияния, проводит конгрессы миролюбивых народов. Поэтому начальство отмахивалось от социологов как от ненужных, назойливых врачей-диагностов.

Игорь Кон: «Революционное значение советской социологии было не в том, что появилось новое научное знание, а в том, что изменилось отношение к обществу, что общество из объекта поклонения и восхищения стало предметом изучения, и вот этого власти больше всего опасались. Потому что когда общество становится объектом, то король становится голым, а когда он становится голым, то выясняется, что он еще и в придачу не очень-то красивый».

Больной, который не желает ничего знать о своей болезни, всё равно остается больным. Положение только ухудшается, и советское общество вступает в эпоху кризиса. В поисках выхода Горбачев консультируется с одним из наиболее известных советских социологов Татьяной Заславской.

В рамках нового курса в 1989 году в Москве создается институт социологии, директором которого становится Ядов. По его рекомендации ленинградский филиал института возглавляет Фирсов. В том же 1989 году в ленинградских и московских вузах впервые начинается обучение студентов по специальности «социология».

Борис Фирсов: «Тридцать лет понадобилось этому обществу для того, чтобы полностью легализовать, признать сделать легитимной науку под названием „социология”».