посередине между небесами сверху и преисподней снизу. Его срединность, промежуточность, заключается и в том, что в этом мире добро и зло, наслаждение и боль, знание и невежество перемешаны примерно в равных пропорциях. И положение вещей останется таковым. Все разговоры об общественном прогрессе, об очищении мира и создании царства небесного на земле – короче, все мечты об утопии – не просто обречены на провал: в них неверно оценивается назначение этого мира, которое заключается не в соперничестве с раем, а в исполнении роли учебного полигона для человеческого духа. Мир – это гимнасий для души, его школа и место для полевых учений. То, чем мы заняты, важно, но в конечном итоге важно для воспитания, которое таким образом обеспечивается для нашей отдельно взятой личности. Мы обольщаемся, если ждем, что от этого кардинальным образом изменится мир. Наш труд в этом мире подобен катанию шаров для боулинга в гору; мышцы он укрепляет, но не следует думать, что шары, которые мы туда закатили, так и останутся наверху, на противоположном конце дорожки. Рано или поздно все они скатятся вниз, навстречу нашим детям, если к тому времени нас самих уже не станет. Мир способен развить характер и подготовить человека к тому, чтобы заглянуть за его пределы, – для этих целей он подходит великолепно. Но усовершенствовать его невозможно. «Говорил Иисус, да будет благословенно его имя, что сей мир есть мост: пройди по нему, но не строй на нем дом». Духу индийской мысли соответствует то, что это апокрифическое изречение, приписываемое поэту Кабиру, зародилось на ее почве.

Если мы зададимся вопросом о метафизическом статусе этого мира, нам придется и дальше прослеживать различие, которое мы наблюдали в индуизме по каждому важному вопросу, а именно – между дуалистическими и недуалистическими точками зрения. По вопросу образа жизни это различие отделяет джняна-йогу от бхакти-йоги; в учении о Боге – персональный взгляд от трансперсонального; по проблеме спасения разделяет тех, кто ждет слияния с Богом, и тех, кто стремится приблизиться к Богу в божественном видении. В космологии продолжение той же линии разделяет тех, кто считает мир нереальным, если смотреть на него с наивысшей точки, от тех, кто убежден, что он реален во всех смыслах этого слова.

Вся индуистская религиозная мысль отвергает самодостаточность мира природы. В его основе находится Бог, и если устранить этот божественный фундамент, он мгновенно рухнет, обратившись в ничто. Для дуалиста природный мир так же реален, как сам Бог, будучи, разумеется, бесконечно менее возвышенным. Бог, отдельно взятые души и природа – обособленные виды сущностей, ни одну из которых нельзя свести к остальным. С другой стороны, недуалисты различают три вида сознания, при которых может появиться мир. Первый – галлюцинации, как когда мы видим розовых слоников или когда прямая палка кажется искривленной под водой. Такие явления корректируются дальнейшим восприятием, в том числе – восприятием других людей. Второй – мир в том виде, в каком он обычно предстает человеческим чувствам. И, наконец, есть мир, каким он является йогу, достигшему состояния сверхсознания. Строго говоря, это вообще не мир, ибо в этом случае все черты, характеризующие мир, каким он воспринимается обычно, – его многообразие и материальность, – исчезают. Есть лишь одна реальность, подобно бурлящему океану, бескрайняя как небо, неделимая и абсолютная. Она словно обширная водная гладь, безбрежная и спокойная.

Недуалист утверждает, что этот третий взгляд – наиболее точный из трех. В сравнении с ним мир, который обычно является нам, есть майя. Это слово зачастую переводят как «иллюзия», но такой перевод вводит в заблуждение. Прежде всего он предполагает, что мир незачем воспринимать всерьез. Индуисты решительно отрицают это, указывая, что если мир выглядит реальным и предъявляет к нам требования, нам следует принимать его как таковой. Более того, майе в самом деле присуща небезоговорочная, условная реальность.

Если бы нас спросили, реальны ли сновидения, наш ответ должен был бы содержать оговорки. Они реальны в том смысле, в каком мы видим их, но нереальны по той причине, что изображенное в них не нуждается в объективном существовании. Строго говоря, сновидение – это психологический конструкт, ментальное сооружение. Индуисты имеют в виду нечто подобное, говоря о майе. Мир появляется так, как разум в его нормальном состоянии воспринимает его; но наша мысль о том, что сама по себе реальность такая же, как увиденная подобным образом, ничем не оправдана. Маленький ребенок, впервые увидевший кинофильм, ошибочно принимает движущиеся картинки за реальные предметы, не подозревая, что лев, рычащий на экране, проецируется из будки в дальнем конце кинозала. То же самое и с нами: мир, который мы видим, обусловлен, и в этом смысле спроецирован нашими механизмами восприятия. Если выбрать другую аналогию, наши сенсорные рецепторы улавливают лишь узкую полосу электромагнитных частот. С помощью микроскопов и других усиливающих приборов мы можем обнаружить волны другой длины, но для познания собственно реальности должно быть культивировано сверхсознание. В этом состоянии наши рецепторы перестанут, подобно призме, преломлять чистый свет бытия, представляя его в виде спектра многообразия. Реальность будет познана такой, какова она есть на самом деле: единая, бесконечная, беспримесная.

Слово «майя» происходит от того же корня, что и «магия». Утверждая, что мир – это майя, недуалистический индуизм указывает, что в нем есть некий подвох. Этот подвох заключается в том, как материальность и многообразие притворяются независимо реальными – реальными вне зависимости от положения, в котором мы видим их, – в то время как на самом деле реальность – это единообразный Брахман на всем ее протяжении, точно так же, как веревка, лежащая в пыли, остается веревкой, даже если ее принимают по ошибке за змею. Кроме того, майя – соблазн в той притягательности, которую она придает миру, удерживая нас, как в ловушке, в его рамках и лишая всякого желания продолжать путь.

Но опять-таки следует задаться вопросом: если мир лишь условно реален, надо ли принимать его всерьез? Разве не об этом говорит нам ответственность? Индуизм считает, что нет. В описании идеального общества, сравнимом с «Государством» Платона, «Трипура-рахасья» повествует о царевиче, который достиг таких представлений о мире и тем самым избавился от «узлов в сердце» и «отождествления плоти со своим “я”». Изображенные последствия далеки от несовместимых с интересами общества. Добившись таким образом освобождения, царевич исполняет свои обязанности правителя добросовестно, но бесстрастно, «подобно актеру в постановке». Следуя его учению и примеру, его подданные обрели сравнимую свободу, больше не были движимы страстями, хотя все еще обладали ими. Мирские дела продолжались, но граждане избавились