назад, то вместе со мной, и серые глаза, распахнутые и какие-то трогательно беззащитные сейчас, смотрели мне в лицо так настойчиво и пристально, что отказать им я была не в силах.

— Никогда не думал о сексе в публичном месте, но ты меня вынуждаешь, — сказал он чуть охрипшим голосом, и жаркая волна обдала меня с головы до самых кончиков пальцев ног. — Уйдем отсюда. Сейчас.

— Да, — сказала я.

Мы добрались до машины, то и дело останавливаясь и целуясь, как сумасшедшие. Мое тело требовало его прикосновений, мой разум соглашался с ним, а мое сердце — о, раньше я не знала, что боль в нем может быть такой мучительной. У меня дрожали руки, и дыхание вырывалось из груди резкими хриплыми выдохами, и внутри все туже и туже завязывался узел, стягивающий мои внутренности в один большой комок.

Я знала, что мы делаем.

Он знал, что мы делаем.

Мы оба очень хорошо знали.

Я не запомнила названия гостиницы, в которую мы приехали — я не смогла бы запомнить его, даже если бы была трезва. Ростислав что-то говорил администратору, вежливо и спокойно, а я просто стояла рядом и смотрела на него — и знала, что мое раскрасневшееся лицо, припухшие губы и блестящие глаза наверняка выдают нас обоих с головой.

Он стащил с меня пальто, блузку, брюки, лифчик, не забывая раздеваться сам и ловить губами мои торопливые поцелуи в темноте номера гостиницы, помнящей так много встреч, подобных нашей, слышавшей так много вздохов и вскриков наслаждения, знающей в лицо так много чужих мужей, занимающихся сексом с чужими женами.

Я закрыла глаза, отдаваясь откровенным ласкам, и тоже вскрикивала, и вздыхала, и выговаривала сквозь эти вскрики и вздохи его имя, умоляя его взять меня прямо сейчас, пока я еще готова, пока я еще не осознаю, что намерена сделать то самое гнусное и мерзкое, о чем солгала своему мужу — то, что не смогу простить себе никогда.

Но мы не успели. В самый последний миг, в самое последнее мгновение я ухватилась за плечи Ростислава Макарова, и трусливо и со слезами в голосе, удерживая нависшее надо мной горячее и готовое тело от того, что вот-вот уже должно было произойти, зашептала:

— Я не могу. Пожалуйста, пожалуйста, прости, Ростислав… я не могу.

Мгновение почти ощутимой борьбы за контроль — и он взял себя в руки. Отстранился. Слез с меня, перекатился на спину, тяжело дыша и не говоря ни слова — но что он мог бы мне сказать?

Я повернулась на бок и уткнулась лицом в подушку, скрипя зубами и пытаясь найти в себе силы хоть на какое-то подобие объяснения, но, как оказалось, и мои слова здесь были тоже не к месту.

— Не вздумай извиняться.

— Ростислав… — все-таки начала я, но он уже поднялся с этой жесткой чужой кровати и зажег свет, щелкнув выключателем на стене. И я не застеснялась своей наготы и встала с постели, не прикрываясь руками, но одежда, валявшаяся на полу, это свидетельство того, что чуть не случилось, вдруг показалась мне отвратительно грязной, почти до тошноты. Я едва заставила себя ее надеть. — Я доберусь до дома сама.

— Не включай характер сейчас, ладно? — попросил Ростислав, застегивая рубашку. — Ты приехала со мной и уедешь со мной.

Но я уже качала головой, попутно приглаживая торчащие в разные стороны волосы.

— Ты злишься. — Он раздраженно попытался что-то сказать, но я перебила, зная, что права. — И я тоже злюсь, а мне надо успокоиться, пока мы не наговорили друг другу… чего-нибудь.

Я схватила со спинки стула платок и обернула вокруг шеи так резко, словно намеревалась себя задушить. Накинула пальто, стала вдевать одну за другой пуговицы в петли дрожащими, вот только теперь уже от презрения к самой себе и злости пальцами — и наткнулась на взгляд наблюдающего за мной Ростислава.

— Что он сделал?

Я подобралась.

— Я не собираюсь с тобой это обсуждать.

— Ты несчастна с ним, Юстин, я же вижу.

— Думаешь, если я едва не переспала с тобой, ты получил право лезть в мою жизнь?!

— А зачем же ты тогда полезла в мою жизнь, когда приехала в больницу к моему сыну?! — перебил он так резко, что я даже вздрогнула.

— Что? При чем тут Сережка?

— При том, что, я тебя об этом не просил. — Его голос звучал все холоднее, а я словно онемела от этого обвинения и стояла, словно облитая ледяной водой, потеряв дар речи и способность огрызаться. — При том, что я не дурак и прекрасно знаю, как легко женщина может пробраться в жизнь мужчины, если найдет подход к его ребенку. Ты решила пойти этим путем?

Силы вдруг мне изменили, и я рухнула на стул, закрыв лицо руками и неудержимо дрожа.

— Хватит! — Господи, это не мой голос, это какое-то противное овечье блеяние. — Твой сын тут ни при чем… Я не использовала его… — я тут же разозлилась и вскинула голову, чтобы посмотреть в холодное лицо, — и ведь это ты меня с ним познакомил и сам постоянно предлагал меня подвезти, как ты вообще можешь меня в чем-то таком обвинять?..

Но он был отчасти прав. Я принимала его предложения поехать домой и на работу вместе. Я расспрашивала его о Сережке, я — идиотка! — приходила к нему домой и приезжала в больницу к его сыну, я ходила с ним в кафе и изображала олигофрена, абсолютной нормой воспринимающего такую противоестественную якобы дружбу между женатым мужчиной и тогда еще незамужней женщиной.

Господи, да я только раз или два задалась вопросом, а как ко всему этому относится его жена!

Да, Ростислав был прав: меня влекло к нему, на меня действовали эти чертовы кедр и сандал, и я в самом деле думала о том, что у нас могло бы быть, но… говоря с ним, целуя и позволяя себя целовать, я не любила его — я пыталась найти в нем спасение, забвение и силы на удар такой же меткости и глубины, который нанес мне Костя.

Хотя бы раз.

Хотя бы один-единственный, черт его возьми, раз.

— Я хотела переспать с тобой, чтобы отомстить мужу.

Тишина после моих слов была совсем короткой, а голос, прозвучавший за ней — безжалостно громким и спокойным.