Впрочем, я все еще могу побывать на этом месте, под ногтями я имею в виду, если хоть кто-то узнает о моих шалостях со студентами.

Надеюсь, все прошло тихо, и никто не видел, как я с ними уезжала, ну, кроме бандитов, но они-то точно никому ничего не скажут…

И надо, значит, пресечь любые другие возможности повторения ситуации. С моей стороны все сделаю для этого. А Давид и Глеб… Да они, может, и не будут желать повторения. Все, что хотелось, они уже получили, зарубку на спинке кровати, или на чем они там обычно делают, сделали. Даже ругаться не пришлось, кто первый. Решили вопрос элегантно.

На меня опять волной нахлынули флебэки нашей совместной ночи. Жадные руки, горячие губы, хриплый шепот Глеба, тихое рычание и незнакомые гортанные ругательства Давида…

Мама дорогая! А я ведь уже мокрая! Трусы хоть выжимай! Вот как мне работать теперь? И ладно сейчас, у меня первокурсники, но потом-то, потом!

Они! Их группа! И они точно придут! И смотреть на меня будут! Да я же умру прямо там, у доски!

Тут ко мне заглянула Лена, моя коллега, тоже преподаватель с кафедры философии, кажется, она социологию ведет. Лена как раз была одной из тех, кто должен был пойти и не пошел с нами в пятницу. Она выманила меня с кафедры и предложила кофе.

Мы довольно мило поболтали, хотя с некоторых пор я с опаской начала относится к дружеским проявлениям. Мало ли что? Вдруг, опять подстава?

Но Лена меня приятно удивила тем, что не смаковала пошлые подробности скандала с Викой, а этого даже мои сверхкультурные и правильные коллеги не смогли избежать. Вику она упомянула один раз, коротко, чисто по-женски пожалев. И все. Мы болтали про первокурсников физкультурного отделения, оказывается, она тоже у них вела пары, и столкнулась с похожими на мои проблемами. Короче, говоря, тема для беседы нашлась. Потом Лене позвонил муж, с вопросом, чем кормить годовалого сына, и она, расцветая чудесной улыбкой, отошла подальше, одновременно инструктируя и милуясь по телефону. И на это было до того приятно смотреть, что я какое-то время глаз отвести не могла, удивляясь, как может в секунду поменять человека счастье. Тихая, скромная мышка, разговаривая с любимым человеком об их общем чуде, буквально преображалась, словно светясь изнутри. На это было радостно смотреть. И немного завидно.

Я, непонятно, каким образом, обрела душевное спокойствие и равновесие, и, отбросив в сторону все ненужные мысли и сомнения, пошла работать. В конце концов, самые страшные пары только вечером.

И, может, мои мучители не явятся на занятия. Не было же их эти две недели. И решение вопроса, разговор, таким образом, отложится…

Первокурсники порадовали привычно плохой успеваемостью, особенно отличился звезда местного масштаба, Алиев, никакой не спортсмен, но зато гордый обладатель шикарной папочкиной тачки и таких же шикарных аппартаментов в одном из хороших районов столицы, где регулярно устраивались разного рода вписки и выписки. Весь первый курс об этом гудел, девчонки старались туда попасть, глупые, мальчишки проявляли незаслуженное уважение, и щенок ходил, задрав нос и посылая всех с высоты кошелька своих родителей.

Сегодня ему даже меня удалось выбесить, хотя, пожалуй, ничего сложного в этом не было, учитывая полный раздрай в душе и постоянную готовность к чему-то… К тому, что будет.

Алиеву не повезло попасть под горячую руку. Сам виноват. Надо было молчать и слушать. А не маленькую девочку-отличницу клеить. Прямо в разгар моей пары. Я, может, и не взъярилась бы так, но увидела испуганные и наивные глаза девчонки, явно не понимающей, что происходит, и терпение лопнуло.

Алиев полетел из аудитории пробкой, перед этим наградив меня злым взглядом, показательно похотливо выгнув черную бровь и облизав губы. Казанова недоделанный! Посмотрим, как ты будешь первую сессию сдавать. А, учитывая, что после первой сессии обычно как раз и отчиляются самые слабые игроки, то, надеюсь, что больше эту тварь не увижу на своих парах.

Разбираясь с первокурсниками, я даже подзабыла про свои страхи. Конечно, гнетущее ощущение никуда не делось, оставаясь где-то на краю сознания, маяча, портя в целом неплохой день, но я умела не обращать внимания на всякие глупости. И переключаться. В конце концов, до вечера далеко еще. Посмотрим. Решим.

А тем же вечером, глядя в полную аудиторию и безошибочно находя тех, кого больше всего боялась найти, ловя на себе их совершенно неприличные взгляды, раздевающие, дикие, горячие, я думала только о том, что, пожалуй, ничего я не буду решать, а сразу же после окончания занятий убегу на кафедру. А потом домой.

Под теплое одеяло, да. Надеюсь, меня не забьют до смерти за невольно проявленную слабость.

И вот кто бы сомневался, что у меня получится!

Нет, на кафедру мне удрать удалось.

Я учла прошлые ошибки и просто бросила студентов в аудитории, сбегая самой первой.

Поймать меня никто не успел.

Я честно просидела на кафедре лишний час, даже не без пользы, подобрала музыкальное сопровождение для Цветаевой.

Попила кофе. Еще посидела, глядя в темный, абсолютно пустой двор. Машин не было, осенний ветер гонял сухие листья, одиноко горел фонарь.

Ну все, пора.

Явно меня никто не ждет.

Я вышла, заперла дверь, развернулась…

И тут же поняла, что меня очень даже ждали. И кое у кого терпение просто безграничное.

Огромная фигура Давида, заслонившая полностью свет из окна коридора, буквально придавила к стене. Нет, он не касался. Пока. Стоял просто, смотрел. Ноздри раздувались, как у быка. Не говорил ничего. И от этого стало безотчетно страшно и волнительно. Сердце зашлось и ухнуло в живот, выстукивая там морзянкой, то ли "спасите", то ли "возьмите".

Зато Глеб оказался более разговорчивым. Он ввинтился сбоку, чуть отстраняя приятеля, прошептал:

— Привет, Татьян Викторовна, — и вынул из моих ослабевших пальцев ключ. Открыл дверь кафедры, Давид шевельнулся, грудью заталкивая меня туда, в темноту. Я пошатнулась, и сзади талию тут же обхватили надежные теплые руки Глеба. Он прижался ко мне всем телом, сразу давая понять, что очень рад меня видеть, можно сказать, болезненно рад, потерся, как кот, вдохнул запах волос и застонал, еле слышно, но так, что мороз по коже продрал.

— Бляяяяя… Че ж ты делаешь с нами, а, Татьян Викторовна? Два дня. Два долбанных дня!

— Яааа… — я, уже ощущая, как подрагивают колени, как непроизвольно сжимаются бедра, в предвкушении, потому что мой организм, в отличие от запаздывающего мозга, уже прекрасно понял, что будет дальше, и хотел этого со страшной силой, все же попыталась сказать что-то внятное.

Но это вряд ли было возможно сделать, глядя в черные, невозможно горячие глаза стоящего напротив Давида.

Он был зол. Это прямо угадывалось во всем. В повадке, в руках, сжатых в кулаки и засунутых в карманы, в посадке головы, хищном наклоне, в, как всегда, непроницаемом лице восточного падишаха, с горящими углями глаз.