И он был возбужден. И это даже не угадывалось. Это прямо виделось. Потому что штаны он надел сегодня тоже спортивные, как и Глеб.

Я не смогла удержаться, опустила взгляд на внушительное доказательство его возбуждения, и, возможно! но не очевидно! — облизнула губу.

И тут же монолитная злая скала по имени Давид превратилась в яростного восточного дэва, быстрого и неотвратимого. Он шагнул ко мне и без разговоров впился в губы грубым подчиняющим поцелуем.

Я ахнула и все же подломила колени, повиснув прямо на руках Глеба, продолжавшего все сильнее и сильнее целовать меня, облизывать и кусать шею и плечи. Ладони его без остановки оглаживали мое льнущее, отзывающееся моментально тело, сжимали грудь через блузку и спортивный лифчик, спускались ниже, чтоб впечатать со всего размаха бедра в себя, потереться, дать понять, что меня ждет.

А я и запротестовать не могла. Никто не дал мне такого шанса.

Все происходящее казалось каким-то диким сюром, сном, одним из тех, развратных, что снились мне раньше.

Мы стояли, прижавшись друг к другу в полной темноте, освещенные только луной, стыдливо заглядывающей из окна, мои студенты трогали, целовали, облизывали меня, рвали на мне одежду (опять! опять!), а я только и могла, что мычать, наверно, протестующе, кто его знает, сквозь сменяющие друг друга губы. Они вертели меня, как игрушку, ловко раздевая в четыре руки, управившись буквально за какую-то минуту, опрокинули меня спиной на мой же стол, сметя к черту все оставленные подготовленные на завтра конспекты, растягивая и протаскивая так, чтоб голова с растрепавшейся прической свешивалась с края столешницы, и только закрыли рот, когда я вскрикнула, ощутив как Давид входит в меня одним быстрым жестоким движением. Без подготовки. Которая, собственно, и не была нужна. Потому что между ног у меня образовался потоп еще в тот момент, когда я только ощутила, а даже не увидела еще мощную фигуру Давида перед собой в темном коридоре.

Тело мое предательски обрадовалось вторжению, подставилось, выгнулось, я опять замычала, застонала сквозь крепкую ладонь Глеба, зажимавшую мне губы, сквозь бред происходящего, сквозь сводящие с ума грубые движения Давида в себе, его бессвязное, звериное рычание, услышала тихий шепот Глеба:

— А вот не надо было убегать, Татьян Викторовна… Не надо было! Измучила нас совсем… Ни телефона, ни адреса… Как быть? Нельзя так делать, нельзя, мы сразу с Давой нервничать начали, а у нас нервы слабые, ты ж в курсе… Не кричи, не надо… Бляяяя… Не могу я Дава, притормози, бля…

Давид, который к этому времени разогнался до бешеной скорости, глухо выругался сквозь сжатые зубы, смягчил толчки, наклонился, накидываясь на мою грудь, покусывая напряженные соски неожиданно мягко и аккуратно, а Глеб, воспользовавшись моментом, отогнул край штанов и направил напряженный член мне в губы. Я раскрыла в стоне рот, позволяя войти в себя, к голове приливала кровь, Глеб надо мной грязно ругался, потихоньку, короткими толчками заполняя мой рот до самого горла, я невольно опять сглотнула, Глеб застонал и буквально в два движения кончил. Давид тоже не задержался, не дожидаясь, пока Глеб освободит мой рот, начал вколачиваться все так же сильно и грубо.

Спина моя ерзала по всей поверхности стола от резких движений Давида, голова перевешивалась через край, кровь приливала к мозгу, губы были растянуты вокруг все еще сокращающегося члена Глеба, и неожиданно меня накрыло такой дикой неконтролируемой волной, что я выгнулась еще сильнее, закатывая глаза и крича. Слезы полились из глаз, то ли от безумия ситуации, то ли от запредельного удовольствия, которое мне опять подарили эти двое парней. Глеб вынул из моего рта опавший член и, упав на колени, поцеловал, прямо вот так, в перевернутые губы, жадно слизывая свой вкус, постанывая от наслаждения, размазывая пальцами слезы на мокрых щеках.

Практически теряя сознание, я почувствовала, как двинулся запредельно жестко и замер во мне Давид, ругаясь все так же, на своем гортанном, похожем на музыку, языке.

А потом меня поднимали, обнимали, целовали. Я неожиданно опять расплакалась, и меня утешали в четыре руки, обцеловывая, облизывая, убеждая, что все хорошо, что я — чудо, что я — самая лучшая, самая чистая, самая нежная, самая, самая, самая…

Потом одевали, тоже в четыре руки, бережно, нежно. Собирали бумаги, упавшие со стола, ставили сам стол на место, потому что во время секса утолкали его метра на два в сторону окна. Под руки спускали со второго этажа, все это время по очереди, безостановочно что-то гудя в уши. От этого у меня опять подгибались ноги, и соображение отключалось, и я превращалась из обычно жесткой разумной стервочки в какое-то мягкое желе, растекающееся по ступенькам.

Мимо вахты мы прошли порознь. Сначала Глеб, остановившийся, чтоб поболтать с дедком-вахтером, отвлекая, затем я, незаметно повесившая ключи, обменявшаяся дежурной улыбкой и расписавшаяся в журнале, и минут на пять позже — Давид. С обычно непроницаемым выражением "не стой под стрелой" физиономии.

В машине, ловко спрятанной так, чтоб из окон универа ее не было видно, меня посадили назад, немного поругались друг с другом, выясняя, куда ехать.

— Домой, пожалуйста. — Прохрипела я, и меня, на удивление, услышали. Спросили адрес, кивнули.

А я всю дорогу до дома провела в каком-то ступоре, не соображая, что это было, и что мне делать дальше. Как быть?

Я не особо переживала за свое моральное и физическое падение в стенах университета, потому что куда уж больше? Просто не могла понять, просчитать дальнейшие действия. Свои и парней.

Что они хотят делать дальше? Зачем я им опять? Может, просто домой отвезут — и все на этом? Может, у них такое развлечение, или гештальт закрыли, наказали меня за то, что ушла, не попрощавшись. Или… Что им надо?

А я? Мне что надо? Мне что хочется?

И вот тут ступор становился еще мощнее, не пропуская в воспаленный затраханный мозг ни одной здравой мысли.

Я немного пришла в себя, когда уже мы стояли на площадке перед дверью моей съемной квартиры, и Глеб сосредоточенно искал в сумке ключи.

Я как-то вяло огляделась, подмечая, что соседка опять караулит у своей двери, подглядывая в глазок. Да уж, я, наверно, самая знаменитая шалава района теперь буду.

Да и плевать…

Мы зашли в квартиру, парни сразу же, словно по команде, прижались ко мне с двух сторон, и я окончательно отпустила все мысли из одуревшей головы. И поняла, что, если они не позаботятся и не закроют мне рот, то сегодня ночью я подтвержу свое звание главное проститутки района. Неоднократно.

И да. Плевать.

— Тань, номер телефона потом забей свой, ага?

Глеб лениво перевернулся, подгреб меня под себя, потерся уже отросшей щетиной о шею. Я, подумав, что там, наверно, уже черти что с кожей происходит, только вздохнула.

Покосилась на дверь ванной, где шумел душ. Давид оказался любителем поплескаться. И заняться сексом в ванной.