Или женщины тоже играют, пряча карты, как и он? Они что, знают, что Мара спала с ним? Может быть, они это даже вместе решили и спланировали? И Тереза с Сильвией не поехали с ними в Монтафон, чтобы Мара могла получить, что ей требовалось?

Бастиан заботливо поинтересовался, какой определен срок беременности и когда ожидать роды. Ответ мало ему помог. Оказывается, можно предположить, что тест на беременность после искусственного оплодотворения в декабре дал неверный результат, и Мара на самом деле тогда забеременела. Тест на беременность? Но Мара после искусственного оплодотворения никогда не удовлетворялась результатом одного теста, а всегда надеялась и делала второй и третий. Но, как слышал Бастиан, ошибочные повторные тесты на беременность, к сожалению, не редкость. Он спросил в аптеке. Провизорша пожала плечами:

– Повторные? Во всем, что человек делает руками, мы не можем исключать ошибки. Но чтобы и повторные?

Бастиан не знал, что думать. И уж тем более не знал, должен ли он реагировать – и как, если придет к заключению, что все это женщины решили и спланировали. И поскольку ни к чему прийти он не мог, то в конце концов сказал себе, что так все это быть не могло. Тереза и Сильвия ничего не знали. Только Мара и он знали эту тайну и хранили ее. К сохранению тайны относилась и необходимость радоваться ребенку так, словно все это дело вполне естественное.

Это было где-то на седьмом или восьмом месяце. Тереза вернулась домой от Мары, у которой они полдня готовили для ребенка комнату, одежду и кроватку. Бастиан приготовил ужин: филе с салатом, багет, красное вино, – и потом они пересели с бокалами на диван и включили без звука телевизор, чтобы не слушать диктора, а посмотреть картинки. Тереза прильнула к нему:

– А тебя твоя новая роль поначалу немножко смущала. Если б ты знал, как я счастлива, что мы скоро станем дедушкой и бабушкой и что ты рад, что станешь дедулей.

Он вздрогнул:

– Дедулей? Нет, я не буду ни «дедуля», ни «деда», ни «дед» и ни «дедушка». Ни для тебя, ни для Мары, ни для ребенка. Я останусь Бастианом.

12

Тереза хотела присутствовать при родах, но Мара и Сильвия, проявив терпение и осмотрительность, донесли до нее, что и роды, и первые часы с ребенком после родов они хотят оставить за собой. Тереза и Бастиан пришли на следующий день, полюбовались и повосхищались ребенком и поздравили обеих матерей. Они заранее знали, что будет мальчик. Но его имя Мара и Сильвия тогда им не открыли. Оскар! Бастиан это имя ненавидел и спрашивал себя, знала ли об этом Мара и не для того ли она выбрала это имя, чтобы напомнить ему, что его сын – не его сын.

Можно подумать, ему нужно было это напоминание. В одностороннем бессловесном разговоре он сказал своему сыну, что они принадлежат друг другу, но вместе быть не смогут. Они смогут только через забор смотреть друг на друга, прикасаться друг к другу, друг с другом разговаривать, смеяться и плакать. И ничего тут не изменишь. Ему очень жаль.

Ему было очень жаль – и ему было жаль этого бедного маленького червячка, который много плакал и от которого слишком многого требовал этот мир с его светом и шумом. Бастиан был бы рад помочь ему, но как он мог? Разумеется, в последующие месяцы и годы он сможет во многом ему помочь, он сможет поднять соску, обтереть ее и снова дать ему, он сможет строить с ним башни и разрушать их, и снова строить, и снова разрушать, он сможет бежать рядом с его велосипедом и, если велосипед начнет заваливаться, придержать за седло, он сможет делать с ним уроки, как делал их с Марой. Но тот груз слишком больших требований, который Бастиан, как ему казалось, почувствовал, он не мог снять с Оскара при первой встрече, не сможет и при последующих.

Но, может быть, он тут и ошибается. Когда в разговоре с Терезой он упомянул об этих слишком больших требованиях, она не поняла, что он имеет в виду. Тем более что Оскар уже крепенький, бодренький мальчик, которому нравится все исследовать и который так жадно всему учится. Они полюбят друг друга, Оскар и Бастиан, который скоро перестанет сопротивляться имени «дедуля». Оскар будет рад, если люди скажут, что они похожи, и какой замечательный получится из Бастиана отчим и отче-дед, если окажется, что приемная дочь родила похожего на него приемного внука. Мара, услышав это, засмеялась. Бастиан смущенно улыбнулся.

Иногда он вспоминал Фабера, Лота и Иосифа. Фриш был не прав, дочь не обязана умереть, и отец тоже. А Библия права: дочери могут стать счастливыми матерями, и ночь с фальшивой женой не может разрушить счастье с настоящей. Мара была счастлива, и они с Терезой были счастливы. Из чего-то настоящего так часто получается что-то фальшивое. Так почему бы точно так же из чего-то фальшивого не получиться чему-то настоящему?

1

Родители, уезжая в отпуск, еще никогда не брали его с собой. Отец не хотел в отпуске делить жену ни с кем, так что мальчик и его сестра проводили свои каникулы у дедов и бабушек, дядьев и теток.

Но летом 1957 года все было по-другому. С начальником отца произошел несчастный случай, отец должен был принять отдел и в отпуск уйти не мог. Мать хотела остаться с ним, но только-только выздоравливала после гепатита, и врач сказал, что она нуждается в отдыхе и ей надо в Альпы или на море. Тогда она захотела, раз уж так, взять с собой обоих детей, но пятнадцатилетняя дочь настаивала на теннисном лагере, который заслужила и на который откладывала деньги. Так что мать и одиннадцатилетний сын поехали вдвоем.

Мальчик осознал это только в поезде. Отец и сестра провожали их с мамой на вокзал и к поезду, через открытое окно купе происходил обмен последними наставлениями и напоминаниями, потом было махание платочками до тех пор, пока платочки не скрылись из виду. Мать закрыла окно и села, и мальчик сел напротив нее. В купе больше никого не было. Он был наедине с ней.

Она поставила на сиденье рядом с собой сумку, вынула из нее книгу и положила на колени, держа обеими руками. Она улыбнулась мальчику, и, как ему показалось, это значило: она рада, что он с ней, но не хочет, чтобы он ей мешал. Она раскрыла книгу и начала читать.

Такой он не видел ее никогда. Дома она была все время в движении – в кухне, за столом, за швейной машинкой, в домовой прачечной, в саду, за фортепьяно. Может быть, она сидела так в кресле с книгой вечером, когда он уже был в кровати? Вот так, откинувшись на спинку, закинув ногу на ногу и с таким вниманием устремив глаза на страницы книги, что, кажется, ничего больше для нее не существует? Но конечно, на ней тогда было не такое красивое платье: серое, с маленьким круглым вырезом множеством пуговиц и длинными рукавами, – которое подходило к ее серым глазам и каштановым волосам и которое мальчик еще никогда на ней не видел. Никогда не видел он и прозрачных поблескивающих серых чулок, которые были на ней, он вообще как-то никогда не замечал ее ноги – женские ноги, как с реклам на афишных тумбах. Потом он заметил, что и лицо его матери было новым, и оно тоже напоминало лица женщин, знакомые ему по рекламе: щеки с розовым румянцем, выщипанные брови, накрашенные губы – лицо для витрины.