Нежность матери, прикосновения девочек, солнце, которое переплавляло мальчика, и счастье, которое его переполняло, – это лето чувственности не только оставалось в его воспоминаниях, но и питало томление, которым всегда наполняло его любовь к женщине. Томление должно быть в любви, как оно было и в чувственности того лета.

9

Да, мать была права: то, что хорошо, не может быть неправильно. Лишь позже он спросил себя, было бы это лето таким же правильным, если бы он проводил его с отцом и любовная связь возникла у отца. Он не выдал бы его, как он не выдал мать. Но о связи отца он ничего не сказал бы ей, оберегая ее. О ее связи он ничего не сказал отцу не для того, чтобы поберечь его, а для того, чтобы защитить ее. Так что же, связь матери была правильнее, чем была бы связь отца?

Волна тепла закончилась, и в те несколько дней, что оставались до отъезда мальчика и его матери, было холодно и шел дождь. Дождь шел день за днем, мать и тот мужчина не могли встречаться в дюнах и сидели в кафе, пока мать не попросила мальчика пойти после обеда в публичную библиотеку, оставив комнату им. В день отъезда мужчина провожал их на паром; он плакал, в то время как мать сохраняла самообладание и была почти весела.

Такой она и вернулась домой. Мальчик видел, что она вела себя с отцом точно так же, как до этого лета. Она снова была его, только его. Как-то, когда она желала сыну спокойной ночи, он спросил, что делает тот мужчина, скучает ли она по нему, встречается ли с ним, и она покачала головой. Она ничего не знает о нем и ничего не хочет о нем знать. То, что кто-то может так выпасть из жизни матери, что можно так выпасть из жизни другого, немножко напугало мальчика. Но вскоре его больше стало беспокоить то, что он видит во сне Биргит, то, что они во сне что-то друг с другом делают, и то, что, когда он просыпается после этих снов, у него влажные трусы. Потом он стал видеть сны про Хельгу, девочку из их класса.

После смерти матери он нашел в потайном ящичке ее бидермейерского письменного стола связку писем того мужчины. Первые мать распечатывала; они были полны любви и боли и молили о встрече. Последние она оставила нераспечатанными; почтовые штемпели свидетельствовали, что письма приходили и через годы после того лета. Он тоже не стал вскрывать письма; хотел когда-то вскрыть их и прочесть, хотел сжечь не вскрывая, хотел узнать, жив ли еще этот мужчина, и отослать ему письма, хотел встретиться с ним, хотел еще раз съездить на остров.

Он больше не был там после того лета. После смерти отца они с матерью совершали иногда маленькие путешествия: в Венецию, на остров Майнау, в парки Браниц и Мускау на садово-парковую выставку. Он как-то спросил ее, не хочет ли она еще раз на этот остров. Она сидела напротив него в бидермейерском трубчатом кресле, в котором в поздние годы любила сидеть, читая или слушая музыку.

– Остров, – сказала она, – остров. – Она усмехнулась. – А помнишь серое платье с маленьким круглым вырезом, множеством пуговиц и длинными рукавами, которое было на мне в ту поездку? Оно с тех пор так и висит у меня в шкафу.

1

Известие о смерти брата и невестки настигло его в Америке. Ему позвонила племянница, и еще прежде, чем она сказала, он уже знал, что оба покончили с собой.

– Они покончили с собой.

Крис, как звали в семье его брата Кристиана, соорудил на полу ванной постель для себя и Дины, уплотнил щели в двери, зажег древесный уголь, оба приняли снотворное, заснули и уже не проснулись. Перед ванной Крис поставил экран, чтобы никто не открыл дверь, не подготовившись. Племянница, жившая всего в нескольких кварталах и каждый день заходившая к родителям, увидела экран и поняла, что произошло.

– Они говорили об этом, и я ожидала этого самоубийства. Но я надеялась, что они еще дадут себе время, себе и нам.

Племянница говорила по телефону с какой-то бодрой решительностью, которая его поначалу смутила. Потом он вспомнил, что она – медсестра, заботливая, энергичная женщина, и сказал себе, что она, видимо, научилась при летальных исходах мужественно делать то, что должно быть сделано: констатировать смерть, вызвать врача, сообщить властям, позвонить родственникам. Когда будут похороны, она еще не знала.

Он положил трубку; по-прежнему сидя за письменным столом, он видел перед собой квартиру Криса и Дины: холл, коридор, ведущий в музыкальную комнату, дверь в ванную, ванная. На полу между раковиной, ванной и унитазом не много у них было места для смерти. Но возможно, они заснули, крепко обнявшись, и много места им не потребовалось.

Они с Крисом часто разговаривали о самоубийстве. Оба были членами швейцарской организации «Выход», помогавшей при самоубийствах, и помогли своим дяде с тетей. Но чтобы получить помощь от «Выхода», нужно было ехать в Швейцарию. С древесным углем можно лишить себя жизни и дома. Подруга рассказывала ему о таком самоубийстве своей крестницы, и в газете он читал о несчастном случае, когда подростки в дождь занесли гриль на древесном угле в садовый домик и угорели. Он считал, что возможность такого легкого ухода должна успокаивать, и рассказал о ней Крису, не предполагая, что они так спешат.

Болезнь Дины длилась уже много лет: сильные боли, сильные болеутоляющие, снижение способности сосредоточиваться, ослабление памяти. Но она, сидя в своем кресле, с меланхолическим спокойствием переносила выпавшее ей и шутила, что наконец-то может снова и снова перечитывать любимые книги, они каждый раз для нее новые. И он не мог припомнить, чтобы Крис когда-то не был здоровым, крепким, активным. Крис окружал Дину заботой, причем никогда не создавалось впечатления, что все это для него уже чересчур и он больше не может или не хочет.

Рядом с музыкальной комнатой была их гостиная, она же столовая, в которой они, четверо братьев и сестер, собирались летом на ежегодную встречу. Все было так же, как в прошлые годы: сначала сидели с Диной за столиком у кушетки и пили аперитив, потом – за обеденным столом и ели спагетти, сваренные Крисом. Крис много говорил, у него была масса историй из жизни семьи, сохраненных в его памяти и выдуманных, и рассказывал он живо и остроумно. И разве не был Крис – разве не были они оба в этом году особенно веселы? Почему же тогда спустя несколько недель – самоубийство? Или они были особенно веселы, потому что уже решились и уже сбросили с себя бремя жизни? Он вспомнил, как легко проходили их последние дни с женой, после того как они уже решились на развод.

Его взгляд переместился с письменного стола на обширный луг, за луг – на раскрашенный зеленым, желтым и красным осенний лес, за лес – на гряду гор: ближние – зеленые, за ними – синие, вдали – серые. Бледно-серый цвет дальних гор переходил в бледно-серое небо над ними. Как на картине, подумал он, словно композиция художника, и удивился, что эта мысль никогда раньше не приходила ему в голову, и спросил себя, не потому ли она пришла сегодня, что Крис был историком искусства и к лучшим воспоминаниям о нем относились их совместные походы в музеи и на выставки, когда Крис мимоходом рассказывал о картинах, а он слушал, и у него раскрывались глаза и сердце. Этого больше не будет никогда.