сильно шатало, она не могла держаться прямо. В тот момент, когда она выходила, в дверях ей попалась прислуга, которая покосилась на нее. И где-то совсем вдалеке она услышала голос немца:

– Морбюс, где ты ее откопал?

* * *

Она открыла глаза и чуть не ослепла от яркого белого света.

Ей пришлось много раз моргнуть, прежде чем она начала различать смутные силуэты, которые прятались в тени, по ту сторону пылающего гало. Только тогда она поняла, что это за гало: на нее были направлены два прожектора, стоящие прямо на кровати.

В темноте она слышала голоса, угадывала возбужденное движение и чей-то шепот.

Мозг Жюдит отчаянно боролся, чтобы не поддаться панике и сохранить ясность. Она испуганно застонала, обнаружив, что лежит в какой-то луже, и решила, что описалась прямо на постели.

Они медленно выходили из сумрака на свет. Она их узнала: Стефан, Франка, нотариус, музыканты, Морбюс, Артемизия… Попыталась позвать, но у них был такой вид, словно они ее не услышали. Или не захотели услышать.

Они взялись за руки и встали вокруг нее. Жюдит вдруг захотелось плакать от страшной муки, сжавшей сердце. Ей было страшно, внутри все перевернулось. Как будто ее никогда не было.

– Зачем вы это делаете? – простонала она, поняв, что кто-то из них ее снимает.

Вместо ответа все они как один направили взгляды в сторону двери за ее спиной, и она увидела, как створка двери медленно открывается, словно крышка гроба в фильме ужасов. И ужас охватил ее, черный, как чернила. На пороге кто-то стоял. И это был не человек.

Жюдит всхлипнула и подумала, что все это очень похоже на фильм Морбюса. Только еще страшнее. Потому что все было реальностью.

23

Маттиас Ложье проснулся около 2:30 утра. Взглянул на часы и подумал, что ночь будет длинная – и первая ее половина, и вторая.

Он вслушался в тишину маленького больничного центра. Что это больница, Маттиас определил по глухому шуму стоящей вокруг аппаратуры.

Палата была освещена скудно, но смотреть там было, в сущности, не на что. Он уже знал наизусть каждую деталь, каждое темное пятно на стене. Вот бы лежать в палате, откуда видно море. Лунный свет, волны, медленно плывущие по небу облака, птицы…

Ложье спрашивал себя, существуют ли вообще такие места, где пациенты могут любоваться океаном и небом прямо с коек, и становится ли им от этого легче. И если всего этого не существовало, то следовало бы это придумать. Наверное, правда, что ко всем страданиям и перспективе скорой смерти надо еще прибавить отвратительную еду и убожество декора? И нехватку хлеба? Зато для Олимпийских игр, футбольных чемпионатов и киносъемок условия что надо!

Больница – это все равно что тюрьма. Никто не желал об этом подумать, потому что никто не желал там оказаться… Чушь. В конечном итоге все там окажутся. В больнице, не в тюрьме. Тюрьма предназначена для небольшой группы людей. Маттиас еще не решил, с кем сначала будет разговаривать: с журналистами или с полицейскими. Интересно, отдал ли священник электронный ключ Цорну?

В дверь очень тихо постучали. Вошла медсестра, и Ложье догадался, что она улыбается под маской.

– Что, не спится?

– Болит… – прошептал он.

Она понимающе покачала головой. Маттиас проследил глазами, как медсестра вернулась, чтобы закрыть дверь, и подошла к кровати. Он услышал стук каблуков: она не носила тапочек, как большинство персонала. Заметил, что она не стала зажигать свет, и был ей за это благодарен: яркий свет резал ему глаза.

В полумраке, освещенном ночником и голубоватым светом мониторов, медсестра пододвинула к кровати стул и уселась. Потом вытащила из кармана халата шприц, жгут и флакончик со спиртом.

– Укол в такой час? – удивился он.

– Разве вы только что не сказали, что у вас боли?

– Да, но…

– Ну вот я и хочу вас обезболить.

У него возникло смутное ощущение, что он где-то уже слышал этот голос. Должно быть, днем. На ней тогда тоже была маска, и лица он не разглядел. И потом, последняя сказанная ею фраза была для него таким облегчением, что он чуть не расплакался от благодарности.

Медсестра взяла его руку за запястье и положила себе поперек колен ладонью вверх. У нее были очаровательные колени, которые в свете аппаратов казались загорелыми, и он оценил мягкость ее прикосновения. Это напомнило ему детство, когда он клал голову на колени матери, а та гладила его по волосам. Детство… С тех пор как Маттиас оказался в больнице, он думал о детстве все чаще и чаще. И ему очень хотелось идти куда глаза глядят. Что же сейчас царапает его? Почему одна часть его мозга настойчиво говорит, что тут что-то не так?

– Мне впервые здесь колют морфин среди ночи, – сказал Ложье.

В ответ медсестра только хмыкнула.

– Но зашли вы очень кстати, – добавил он, улыбаясь.

Она посмотрела на него, и он увидел, как глаза ее полыхнули зеленым огнем. Теперь Маттиас был уверен: где-то он уже видел эти глаза.

– Вы новенькая? – спросил он.

На этот раз медсестра не ответила. Она уже затянула жгут вокруг руки и протерла локтевую впадину спиртом, чтобы яснее обозначилась вена. Игла вошла легко, но Ложье все равно зажмурился, когда она проткнула кожу, и почувствовал облегчение намного раньше, чем морфин попал в кровь. Заранее. Человеческий мозг склонен откалывать всякие шутки.

– Ну вот, всё в порядке, – сказала медсестра. – Теперь боль должна быстро пройти.

Она с сухим щелчком ослабила узел и сняла жгут, а потом опустила их в карман вместе со шприцем и флакончиком спирта. А разве она не должна была выбросить их в мусорную корзину? Ковид же…

– Странно… – сказал он.

– Что именно? – Ее рука в перчатке уже лежала на ручке двери.

– Я абсолютно уверен, что уже где-то видел вас, но не здесь.

Из-под маски она бросила на него взгляд, в котором уже не осталось ничего дружеского и доброго. В этом взгляде была такая жестокость, что Маттиас испытал настоящий шок, словно его внезапно и сильно ударили, – и всепоглощающий ужас.

– Поспеши все обдумать, времени у тебя осталось очень мало.

* * *

КОЗЕЛ.

Точнее, некое существо, наполовину человек, наполовину козел. Его огромная фигура занимала половину комнаты, а голова доставала до потолка.

Этого просто не могло быть.

Но тем не менее Жюдит видела его морду с расширенными ноздрями, заостренные уши, огромные закрученные рога, блестящую шерсть и хищную черную голову. И прежде всего – круглые