— Мне кажется, вы недооцениваете пагубную силу этих книг, — ответил он, — наверно, потому, что вы слишком рациональны, чтобы поверить, что у книг есть душа. Знаете, иногда, входя в эту комнату, особенно ночью, я слышу шепоты, даже как будто стоны. Эти звуки исходят от книг, я уверен. У них на совести смерть, и, можете не сомневаться, им плохо спится.

Есть в этой секции и книги, которые убили не автора, но читателя. Например, «Интимная и универсальная география», роскошно изданная книга по искусству, в которой собраны две тысячи репродукций датской живописи XX века. Формат ее необычный: 145x90 сантиметров, при весе 9 килограммов; переплет из твердого картона, а уголки укреплены стальными пластинами, очень острыми.

— Настолько острыми, — пояснил Гулд, — что владелец этой книги сильно поранился, уронив ее на ногу. Рана воспалилась, он не обратился вовремя к врачу — и умер. Видите, тут засохшая кровь, — сказал Гулд, показав мне темное пятнышко на стали.

Потом, достав другую книгу, он продолжил:

— Этот молитвенник с серебряной застежкой использовали как метательный снаряд в уличной стычке в конце войны. Он угодил прямо в лицо маленькой девочке, которая умерла на месте.

Есть тут и первый роман Энрике Вила-Матаса «Чтение убивает». Сюжет: книга, убивающая своих читателей.

— Я мечтаю обзавестись этим роковым оружием, — признался Гулд. — Это будет как ампула с цианидом в кармане, миниатюрный револьвер, который всегда при мне. В день, когда мне придет фантазия покончить с собой, я пойду в бар большого отеля, выберу удобное кресло, закажу стаканчик и приступлю к чтению. Люди будут ходить мимо, не обращая на меня внимания; некоторые, быть может, проскользнут тихонько, чтобы не нарушать мой покой, мою безмятежную медитацию над книгой. Им будет невдомек, что я свожу счеты с жизнью и, перевернув последнюю страницу, умру.

Самоуверенные основатели Ливони заложили город у подножия вулкана, который они считали потухшим.

Однажды вечером, за партией в вист, один друг Гулда рассказал нам эту историю.

«Это произошло лет тридцать тому назад, — может, чуть поменьше, не важно. Я был тогда коммивояжером, колесил по городам, предлагая конторское оборудование. Ездил я, как Бог на душу положит, в отличие от моих коллег, никогда не планируя заранее свои поездки. Но благодаря моему чутью у меня получалось не хуже, чем у них, — иногда и лучше. Ну так вот. Однажды весенним днем (это было тринадцатого мая, поскольку я точно помню, что слушал утром по радио передачу о восстании в Алжире) я приехал в Сент-Эрмье, городок с населением пятнадцать тысяч человек, где собирался пробыть три дня. Я снял номер в гостинице — не помню, как она называлась, — и поужинал там с двумя другими постояльцами — дальнобойщиком, который вез уж не знаю, какой груз, в Испанию и должен был отправиться в путь на рассвете, и неким Леру, жителем Сент-Эрмье, временно проживавшим в гостинице, потому что дом его рухнул. После ужина хозяин угостил нас ликером, и мы попивали его, мирно беседуя.

Номер был старенький и без излишеств, типичный для провинциальных гостиниц. Казалось, я попал в ушедшую эпоху: обои в цветочек, кружевной абажур, допотопный душ. Такое перемещение во времени было даже приятно. Постель оказалась мягкой, и я, прочитав несколько страниц какого-то романа, погасил свет и уснул.

* * *

Я проснулся в шесть тридцать пять без будильника — сон мой всегда был отлажен, как часы. Тишина вокруг сразу показалась мне необычной — ведь мое окно выходило на главную улицу городка. Но я не придал этому особого значения. Умывшись, я спустился к завтраку. Внизу не было ни души, ставни закрыты, темно. Я сел в пустом зале, дожидаясь, что кто-нибудь придет; прождал четверть часа. Неужели все еще спят? Я покашлял, скрипнул стулом, посмотрел на часы: без пяти семь. В раздражении я вернулся в номер. Через двадцать минут снова спустился. По-прежнему никого! “Есть тут кто-нибудь?” — крикнул я. Тишина. Я вышел, так и не позавтракав.

На улице тоже было тихо. Слишком тихо. Никакого движения; машины, аккуратно припаркованные у тротуара, выглядели брошенными. Витрины магазинов были зашторены, вывески не горели. Казалось, было воскресенье или день всеобщей забастовки. Я снова посмотрел на часы: восемь утра.

Я прошел немного, встревоженно озираясь: что же случилось? Я строил разные догадки: это розыгрыш, и весь город участвует в заговоре; или, может быть, все население ночью эвакуировали, а я спал и не слышал сирен? Или четырнадцатое мая здесь выходной?

Я шел по безлюдному центру в надежде найти открытое бистро, услышать наконец живой голос. Сколько времени я так шагал? Я вышел на площадь, посреди которой был фонтан, — изо рта каменного ангелочка не лилась вода. Даже фонтаны спали! В растерянности я присел на скамейку. На меня вдруг навалилась сильная усталость. Я сладко зевнул; мне хотелось лечь и уснуть прямо здесь, но лучше было все же вернуться в гостиницу. И я отправился в обратный путь. Как я дошел — почти не помню. Я то и дело давил зевоту, будто не спал трое суток. Может быть, я заболел? Неужели подцепил грипп? Ничего не соображая, я доплелся до гостиницы, по-прежнему пустой и тихой, с трудом поднялся по лестнице. Часы показывали десять минут десятого. Не раздевшись, даже не сняв ботинки, я рухнул на кровать.

* * *

Я проспал двадцать два часа. Когда я проснулся, снова было утро, семь часов, за окном рассвело. Собравшись с мыслями, я вспомнил свои вчерашние злоключения. В ванной я умылся холодной водой; вид у меня был больной, одежда помята.

Я спустился вниз. Еще с лестницы я услышал голоса и вздохнул с огромным облегчением: если бы город по-прежнему спал, я бы этого не вынес. Хозяин усадил меня за накрытый к завтраку столик, болтая без умолку: Леру рано утром ушел на работу, газету вот-вот принесут, жарковато сегодня для мая и так далее. Мне подкатили столик на колесах, уставленный выпечкой и фруктами, — это неожиданное для такой скромной гостиницы изобилие порадовало меня, ибо я люблю хорошо поесть.

— А где вы были вчера? — спросил я хозяина.

Тот вздрогнул.

— Вчера? Здесь, где же еще.

— Я хочу сказать, вчера утром. Когда я спустился, все было закрыто. И в городе никого.

— Но... вы же приехали вчера вечером! — Он пожал плечами. — Вы, верно, шутите!

С этими словами он ушел. Я призадумался: возможно ли, что мое вчерашнее приключение было сном? Недоумевая, я съел два круассана и несколько тостов и отправился продавать свое конторское оборудование.

* * *

Только позже, у одного клиента, я увидел на календаре сегодняшнюю дату — пятнадцатое мая. Значит, я все-таки приехал позавчера. Я даже пошатнулся: стало быть, все правда, вчера было четырнадцатое мая, и прогулка по пустому городу мне не приснилась. Меня охватила паника, но я все же взял себя в руки. Худо-бедно завершив рабочий день, я вернулся в гостиницу и долго лежал в ванне. Спустившись к ужину, я застал в зале Леру, который подсел ко мне за столик и с забавными подробностями рассказал, как рухнул его дом. Мне хотелось поделиться с ним вчерашней историей, но я боялся, что он поднимет меня на смех. Мы расстались около десяти часов. Мне было по-прежнему тревожно, и я очень устал; у лестницы я встретил жену хозяина, которая чуть заметно улыбнулась, увидев, как я зеваю, едва не сворачивая челюсть. В номере я сразу бросился на кровать. Наверно, я все-таки заболел. С этой мыслью я провалился в сон без сновидений.