Встав, встряхнуть штору. Прошагав, чистить зубы. Надев обувь, выйти. Спустившись, идти до магазина. Взглянув на продукт, взять его. Пройдя к кассе, дать деньги человеку. Получив сдачу, уйти. Вернувшись, разуться. Сев за стол, есть еду и пить напитки. Все время думать о тексте, скользить по наружному. На Новожилове словно висела табличка «я вышел». Выходя из дома, он оставался в нем, домом был текст. Тело Новожилова шло пустым, без содержания, отсутствующим шагом.

Текст рос в нем каждую секунду бодрствования, а в последние пять лет пустил корни в сны. Неназванный роман, который Новожилов хотел назвать одним словом, именем (но каким?), писался на разработанном писателем языке. Он начинался на русском и перетекал в новый язык по мере того, как главный герой – безэпитетный неопределяемый человек – превращался в дерево. Рабочее название все же было – «Речь дерева».

Человек шел по лесу и заблудился. Обессилев, упал. Не в силах встать, ждал смерти. Ждал смерти так долго, что забыл, как жить. И все-таки продолжал жить, не понимая, как это у него выходит. Было лето, и он решил, что когда наступят холода, обязательно умрет. Зимой тело замело снегом, в декабре лесничий наступил на спину и пошел дальше, не заметив человека. Летом он попытался встать и понял, что соединился с землей, прирос. Он смирился с жизнью и уже не думал о смерти. Спустя две зимы человек услышал шум. Шум не прекращался, заменив мысли, если они еще возникали в голове.

Эта часть занимала всего сто тысяч знаков текста, ее Новожилов писал на русском. В момент, когда человек лишился возможности формулировать мысли так, как их понимаем мы, люди, писатель перешел на новый язык.

Он долго думал, как создать гибкий язык. Сначала Новожилов решил, что алфавит должен состоять из вертикальной и горизонтальной линий, затем упростил просто до линии, способной образовывать любой угол. И все равно это было не то. Новожилов придумывал алфавит не просто так – из него складывался язык, обозначающий шум, который слышал человек.

Встряхнув штору, писатель понял, что линия не подходит, нужно что-то более гибкое. И тогда к нему пришла идея с точкой. Он ставил точку на бумаге, думал о каком-нибудь слове и тут же выводил из точки линию – прямую, кривую, плавную, короткую, длинную, – любую, что возникала в голове в тот момент, когда он произносил губами слово.

Чистив зубы, Новожилов мысленно ставил точку, говорил губами «ночь» и выводил линией ночь. Надев обувь, говорил «свет» и обозначал его. Спустившись, говорил «путь» и вел линию по экватору, а доходя до исходной точки, вел дальше, не останавливаясь. Взглянув на продукт, говорил «хватит» и оставлял точку в покое. Пусть она останется просто точкой. Новожилов понял, что точка – идеальная отправная точка алфавита, и продолжал писать.

Предложения состояли из слов, выведенных из точек, часто сплетающихся друг с другом. Текст представлял собой набор закорючек. Больше всего он напоминал корневую систему деревьев. Новожилов перелистывал страницы назад и понимал, что ничего не понимает. Он был несказанно рад – собственный текст превращался для него в шум, который писатель осознавал только в процессе создания. Иногда наступало озарение – Новожилов расшифровывал написанный несколько лет назад текст целыми предложениями. Это расстраивало и немного возбуждало.

И все-таки он знал, чему посвящены девять миллионов знаков, а точнее слов текста, поскольку знак равнялся слову.

Человек понял, что единственная цель жизни, которая отчего-то не кончается, – научиться распознавать шум. Он быстро понял – так говорят деревья, это их язык. Сплетаются корнями, общаются. Сначала шум для был единым, какие-то звуковые отличия он распознал спустя шестнадцать лет. Не помогло – продолжительность звуков, их громкость, некоторые обертоны не дали человеку почти ничего. Он по-прежнему не понимал речь деревьев. Человек исчез с поверхности, на нем росли грибы. Человек превратился в челозема. Еще через шестнадцать лет челозем осознал главную особенность языка деревьев – все шумы начинались одинаково, из одной точки, а дальше с ними могло происходить все, что угодно (они уходили). Это «дальше» не поддавалось пониманию челозема, новые шестнадцать лет не помогли. Иногда он думал, что вот-вот расшифрует хоть одно слово.

Прошло много, челозем освоил язык деревьев. Через много он понял, что может сказать первое слово. Спустя много сплелся с корнями и сам стал корнем. Он по-прежнему не понимал, как происходит общение, откуда берутся слова и их значения. Став корнем, он интуитивно расшифровал язык, и когда через много сказал первое слово, услышал в ответ страшный вой. Разрушительной силы ответ вырвал его из земли. Он снова стал человеком, встал и пошел.

Новожилов завершил основную часть романа, оставалась концовка. Писатель не знал, что случилось дальше, он не видел героя после того, как его вырвало из земли. Кто он, в каком времени существует, есть ли теперь для него время, пространство? Как он выглядит? Новожилов не знал, на каком языке говорит герой. Наверное, на человеческом.

Знчт, псть гврт н рсскм.

Накануне визита Брутто Зельца писатель принял решение.

Человек вышел из леса и упал. Его нашли, доставили. Очнулся на следующий день, видел сквозь предметы, не пытаясь осознать и назвать их. Картина, появившаяся перед глазами, предстала перед ним единым потоком без пространства и времени. Человек смотрел на людей и видел сквозь них прекрасных созданий, наполненных энергией и светом. На вопрос, как его зовут, смотрел через стены и окна.

Нет, человека не нашли, так не бывает. Его вырвало из земли деревом. Он превратился в дерево, вырвался сам.

Знчт, зклчтльн чсть – эт рчь дрв, нпсн н язк дрвьв.

Интересно, что на это скажет Брутто Зельц? Какая разница? Зельц не знает о тех девяти миллионах знаках, что уже написаны на особенном языке. Думает, все нормально.

Перед сном Новожилов посмотрел в окно и ничего не увидел. Наступил на целлофановый пакет, не заметил. Лег на спину, уткнувшись глазами в белый крашеный потолок, ничего для Новожилова не означавший. Писатель видел только текст и продолжал думать о нем. Много лет назад его покинули страхи внешнего мира: перебравшись внутрь себя, он больше не ощущал опасности там, где не находился. Мог ли он подумать, засыпая и уже во сне продолжая писать текст, что Брутто Зельц ворвется в это спокойствие и навсегда нарушит, явившись завтра. Встреча назначена, хозяин и гость в курсе.

В квартире было холодно. Новожилов не ощущал этого. Он укрыл веками глаза и уснул без одеяла. Новожилову было тепло. В эту ночь писатель представлял во сне одно и то же слово, всякий раз придавая ему какой-нибудь новый оттенок. Оттенки были бесконечны – Новожилов перебирал их по пять за секунду и впал во сне в эйфорию. Он ощущал себя единственным хозяином абсолютного языка – черной точки, всасывающей все вокруг.

Нвжлв.

Он посмотрел на часы.

С утра Нвжлв что-то почувствовал и поморщился. Во-первых, его беспокоило, что он встал не с той ноги. Нвжлв лег обратно и встал с той. Во-вторых, звучало радио. Оно звучало уже много лет, никто не выключал, для Нвжлв радио отсутствовало.