А вот Костю втравливать в эту историю нельзя категорически, он со своим извечным почтением к его величеству Закону может крепко помешать. Поэтому пусть узнает постфактум, когда дело будет сделано. Или, еще лучше, если потребуется его мощное прикрытие. Не бросит ведь он, в конце концов, своих друзей!

Грязнов, разумеется, прекрасно понимал всю шаткость своих построений и потому даже не загадывал насчет строгой законности расследования. Тут уж как получится. Главное — сознательно грань не перейти. А если неосознанно и в малых дозах, так оно ведь на каждом шагу случается. Дорогу перешел не в том месте! Ага, табачный киоск напротив, а подземный переход — в километре. И сколько подобных примеров? Да и риск тогда зачем? Он же сам по себе противозаконен изначально. Если рассуждать, пусть не в глобальном масштабе, но по крупному счету. И где было бы сегодня человечество, если бы напрочь отказалось рисковать? Жаль, Сани близко нет, уж он бы вмиг развил теорию, что любой риск должен быть оправданным! Ну да, часто он об этом думает…

Вот и получается, что власть у нас живет по определению, бандиты — по понятиям, а народ — по возможности. Один Костя — по закону. Значит, и не надо ему в этом мешать.

Несколько лет назад был у Грязнова в МУРе заместитель — Володя Яковлев, Владимир Михайлович. Оперативник, что называется, от Бога. Потом забрали его в министерство, в Главное управление уголовного розыска, кадры им понадобились свежие, а недавно он вернулся в МУР — уже его начальником. Так вот, в прошлые времена, когда в отдельные исторические моменты нельзя было толком понять, что в стране происходит, неунывающий Володя, бывало, говаривал: «Вячеслав Иваныч, да чего вы так расстраиваетесь? Будет хуже». И ведь чаще всего прав оказывался. Вот и теперь, пришел к однозначному выводу Грязнов, задумайся, сориентируйся на ходу, но только не останавливайся, иначе кураж пропадет.

Он взял свой мобильник и внес в его память отобранный все-таки у Гордеева номер телефона Лены Казначеевой, после чего нажал вызов абонента.

А еще через сорок пять минут сидел за столом в небольшой ее гостиной, потягивал из узбекской золотисто-красной пиалы чуть горьковатый зеленый чай и похрустывал желтым фруктовым сахаром. Она же, загадочно щуря миндалевидные темные глаза, с легкой улыбкой смотрела на Грязнова и, казалось, уже ничем решительно не напоминала ту фантастическую практикантку, какой была полтора десятка лет назад. Нет, она стала гораздо… загадочнее, что ли? Эффектнее, само собой, — не девочка, зрелая женщина, но при этом сохранила нечто почти неуловимое, напоминавшее ее прежнюю. А вот что конкретно, никак не мог понять Вячеслав Иванович и… терялся. Будто не знал, как ее сейчас следует называть: Леночкой — по старой памяти — или Еленой… как там… по отчеству. Господи, забыл… а может, и вообще не знал? Ну, конечно, Александровной — говорил же Юрка Гордеев.

2

Лена рассказывала.

Гордеев напросился в гости чуть ли не на следующий вечер. А ведь по всему было видно, что дело, с которым она пришла в юридическую консультацию на Таганке, его совершенно не прельщало. Даже обещанные немалые деньги — тоже. Но Елена знала — плод, прежде чем упасть к ногам, должен созреть и даже, возможно, немножечко перезреть. Что, в сущности, и произошло. А у него, оказывается, уже и определенный план действий сложился…

«Ну еще бы, — ухмыльнулся про себя Грязнов, — после нашего-то разговора и всех прикидок-раскидок…» Но вслух об этом не сказал. Не потому, что не хотел унижать Юркину гордость, а просто из соображений общей корректности. О том, что с Гордеевым произошло, Елена, кстати, тоже еще не знала. И, обрадовавшись появлению в ее доме Грязнова, довольно справедливо решила, что «лед тронулся», а Вячеслав Иванович дополняет эту радостную весеннюю картинку в качестве первой ласточки.

Почти угадала. Но он не стал ее с ходу информировать о событиях минувших суток, а телевизор она конечно же не смотрела. Устаревший «Рубин» стоял у нее в комнате, накрытый кружевной салфеткой, спасавшей от пыли разве что поверхность самого ящика, но никак не экран, на котором можно было писать, словно на школьной доске. Что-нибудь вроде того, что Грязнов прочитал на багажнике запыленной «Волги», когда ехал сюда. Митрич, смеясь, показал ему. «Помой меня, я вся чешусь!» — вот что там было написано.

Грязнов попросил водителя не въезжать во двор огромного, сталинских времен, дома. Он даже переоделся у себя на службе в гражданский костюм, чтоб ни погоны, ни лампасы его не выдавали. Серенький, неприметный такой плащ надел и кепочкой прикрыл редкие пегие кудри. И прошел в подъезд бочком, как ходят пенсионеры, стараясь не привлекать к себе внимания. Но при этом цепко оглядывался — в поисках возможной «наружки». Похоже, ее не было, и это обстоятельство успокаивало. До поры до времени. А что будет дальше, одному Богу известно.

Вот он и думал сейчас: скажи ей сразу о двух малоприятных вещах, и неизвестно, как она отреагирует. Может разозлиться и наговорить чего угодно, а может уйти в себя, и черта лысого такую расколешь. Характерец-то был — о-го-го! Это — тогда. А каков сейчас? Судя по тому, как она быстро обработала Гордеева, — не хилый.

И Грязнов попросил ее подробно рассказать о том, как проходила у них операция по выносу заявления на волю. Причем любые незначительные детали могли оказаться весьма важными.

Елена словно бы удивилась. По ее представлениям, никаких сложностей вообще не было. Она встретилась с Варварой Николаевной и все ей подробно объяснила. Велела просто выучить текст наизусть, чтобы изложить его Егору. И во время очередного свидания с ним — правда, сильно мешал адвокат Штамо, но его удалось выдворить из комнаты, чтобы мать смогла поговорить с сыном о делах сугубо личных, — передала ему слово в слово сказанное Леночкой. Он кивнул, а через неделю, на новое свидание, принес готовое заявление. Вид у документа, конечно, был не слишком презентабельный, но иного выхода, точнее, иной возможности у Егора и не имелось. А дальше — дело техники. Мать спрятала бумажку на груди, пусть только попробуют ее тронуть — уж она им всем покажет!

Но ее никто и не тронул, никто внимания не обратил — вот в чем загадка!

А может быть, дело в том, что за ней и не следили? На что способна старуха? Да ни на что. А Егора, тщательно оберегаемого приставленным к нему адвокатом, они уже всерьез и не воспринимали. Гусь должен быть ощипан — и все тут! Другое дело — Елена. Если на нее продолжали распространяться неослабевающие интересы господина Брусницына, то было бы естественным, если бы он установил за ней в некотором роде наблюдение. Куда ездит, с кем общается и так далее. Не навязчиво, а скорее для общей ориентации. И возможно, ее визит к новому адвокату тоже не остался незамеченным. Как затем и его визит — к ней. Но что могло вызвать особый интерес, так это явно не любовные какие-нибудь мотивы — накоротке встречаются обычно для дела, а не для сексуальных игр. А для полной уверенности, что у них действительно затевается какая-то интрига, пока Юрка пребывал в полублаженном состоянии от общения с Еленой Александровной, наблюдатели вполне могли установить в его «форде» подслушивающее устройство. А этот самоуверенный босяк, в свою очередь, даже не удосужился провериться — хотя бы у сотрудников «Глории», которые во всяких делах подобного рода собаку съели.