И еще, сколько ему ни повторяй, сколько ни напоминай об осторожности, он по-прежнему болтает в машине на служебные темы. Вот его беспечность и могла стать причиной того, что и ему «подвесили хвост». А уж дальше все — «дело техники», как выразилась Лена.

Варвара Николаевна, выйдя из проходной Бутырского изолятора, помчалась к Леночке — передать ей заявление. Наверняка еще и из автомата позвонила! Ну все правильно, так и было. А сама Лена, получив и прочитав заявление, не подумала о том, какую бомбу держит в руках. Куда ей! С юриспруденцией давно покончила. Особых сложностей с законом за прошедшие годы не имела. Мудрые наставления своих преподавателей и старших товарищей позабыла. Она позвонила Гордееву и сообщила ему, что заявление у нее. И Юрий Петрович может приехать за ним, чтобы открыть, как он говорил уже, военные действия.

Приехал, получил, прочитал, позвонил Турецкому, чтобы предупредить о своем приезде с важнейшими документами, после чего ему и устроили «коробочку». Пусть теперь ставит свечку, что живой остался…

А Саня? По существу, та же беспечность. Хотя нет, все-таки сыграло отрицательную роль то, что они не были абсолютно трезвы. Несколько, надо понимать, размылись границы между «уверен» и «может быть». И тоже результат достаточно плачевный.

Полагая, что темнить дальше уже бессмысленно, Вячеслав Иванович рассказал Леночке о том, что произошло после отъезда Гордеева от нее. Она была ошарашена известием.

Нет, значит, не все еще выветрилось из ее умной головки. Оценила наконец опасность, которая ее подстерегала и грозит теперь уже всерьез. Грязнов даже подумал, что, пожалуй, самое время вообще полностью вывести Лену из игры — услать куда-нибудь подальше. Чтоб не появлялась в поле зрения, не мелькала перед глазами «лучших друзей» Егора Савельевича, не провоцировала их, забывших, вероятно, что на всякую хитрую задницу всегда найдется подходящий… штопор.

Вячеслав Иванович только заикнулся и понял, что зря принял ее минутную оторопь за страх. Грязнов сразу увидел, что уговорить Лену не удастся. Да, он ошибался в ней — Леночка, какой была полтора десятка лет назад, такой и осталась. Ну ладно, пусть остается, лишь бы не мешалась под ногами, не лезла на рожон и не утомляла полезными советами. Сказано это было Грязновым несколько в сердцах, но Лена нисколько не обиделась, а даже как будто успокоилась. Словно ее присутствие здесь уже само по себе служило гарантией удачи.

Однако женщина, что ни говори, всегда остается женщиной — со всеми ее причудами и фантазиями. Несмотря на только что высказанное в довольно жесткой форме указание Грязнова никуда не совать свой нос, Елена с ходу предложила свой вариант встречи с Брусницыным, чтобы отвести всякие подозрения, будто бы она с Гордеевым что-то затевает.

— Ну конечно, — поморщившись, кивнул Грязнов, — если этот ваш Брус в чем-то и сомневался до сих пор, то тогда уж точно обретет уверенность! Ты, вообще, слушала, о чем я тебе говорил битый час? Чтоб и близко тебя не было! — почти загремел он, стараясь придать голосу как можно больше жесткости. — Ты, как тот мавр, который уже сделал свое дело, должна, обязана немедленно удалиться! Иначе за твою жизнь я не дам и копейки, черт подери…

— Чего это ты разошелся, генерал? — удивилась она. Они оба и не заметили, как перешли на «ты», словно и не было прошедших пятнадцати лет. — Я же не предлагаю плести какие-нибудь интриги, я просто подъеду к нему в офис, на Покровку, и скажу открытым текстом: «Послушай, Брус, оставь меня и моих знакомых в покое. Ты нас не интересуешь, и мы тебя знать не хотим. Ты сам устроил разборку со своими партнерами, вот и занимайся ими, а от меня отстань — раз и навсегда. А если будешь продолжать преследовать, я обращусь к таким людям, от которых тебе не поздоровится. Вот и все. И он, я уверена, отстанет. А Юра тем временем сможет спокойно заниматься своим адвокатским делом и выручать Егора. Разве не так?

— Значит, договоримся окончательно. Ты сейчас ничего не говорила, и я соответственно ничего не слышал. Иначе я встаю и ухожу, а вашу с Гордеевым лавочку просто закрываю. Сидит твой Егор и пусть себе сидит до морковкина заговенья. Он меня не волнует, меня волнуешь ты. Ну… в смысле… сама понимаешь… — Грязнов даже разозлился на себя, оттого что и сам теперь запутался в словах. — В плане безопасности, неужели непонятно?!

— Не кричи, я все поняла. Хорошо, не поеду к Брусу, — легко согласилась она. — И у тебя не было никакой причины сердиться. Еще чаю? Или хочешь чего-нибудь покрепче?

— Я еще раз спрашиваю: у тебя есть какая-нибудь подруга, знакомая, приятельница, живущая вне Москвы, у которой ты могла бы провести недельку-другую?

— А я еще раз отвечаю: нет. А если бы и была, я бы никуда не уехала. Есть вопросы? Так чего тебе налить? Не сердись, Славочка, ну я такая. А ты меня забыл… И ни разу — ни разу за пятнадцать лет — не поинтересовался, где я и что со мной. Как же так? А какие сладкие слова говорил? Врал, да? — Лена грустно заглянула Грязнову в глаза.

— Ничего я не врал, ты сама ушла, — отвернулся Вячеслав.

— А если б не ушла, тогда что?

— Тогда? А мы с Саней запросто могли перестрелять друг друга.

— Ух ты! Вот не знала!.. Но он ведь, если не ошибаюсь, вскоре женился?

— Дочке уже четырнадцать. Очень самостоятельный ребенок. Скорее, взрослая девица!

— А ведь могло бы… — задумчиво заметила она. — Как время-то летит… Ну ты домой не очень торопишься? Семья не ждет? — Она усмехнулась.

— Какая семья? Нет ее у меня.

— Так тем более оставайся, отпусти свою машину, и… предадимся воспоминаниям молодости, как?

— Очень заманчиво.

— Вот и мне будет спокойнее. Ты ж — генерал и наверняка при пистолете? Так чего бояться?

Она поднялась. Поднялся и он. Она приблизилась к нему, и он нерешительно положил вздрагивающие ладони на ее плечи, скользнул по спине, к лопаткам, чуть прижал. И тут она прильнула к нему и заплакала. Негромко, словно стесняясь своей слабости. «Надоело быть сильной, устала», — подумал Грязнов.

3

Брусницын слушал доклад. Его сотрудник, которому было приказано глаз не спускать с Елены Казначеевой ни днем ни ночью — в последнем случае не в прямом, а естественно, в переносном смысле, — подсоединил свою цифровую фотокамеру к монитору и иллюстрировал свое сообщение снимками, один за другим возникающими на экране. И на каждом было зафиксировано время.

Десять часов утра. Выходила в магазин. Щелк, щелк — подъезд ее дома на Ленинском проспекте. Вход в магазин. Щелк — разговаривала с продавщицей бакалейного отдела. Вышла с тяжелой сумкой — щелк. Вернулась домой — щелк.

Дальше не выходила из дому весь день. По городскому телефону ни с кем не общалась.

— Вы на него поставили «жучка»? — недовольным тоном спросил Брусницын.

— Так точно, — по-военному ответил наблюдатель.

После получения известия о том, что этот сучий потрох, Гусь, передал на волю заявление в Генеральную прокуратуру, у Игоря Петровича резко испортилось настроение. Неизвестно же, что он там написал! А лопух Багор ничего толком сделать не сумел, нет, все-таки придется с ним расстаться окончательно. Не тянет… Даже такую элементарную вещь, как вывести из игры на приличный срок этого Турецкого, и то не смог выполнить. Уже доложил доверенный человек из их конторы, что помощник генерального отделался шишкой и завтра выйдет на службу. Ну козел Вован, ничего нельзя поручить! А ведь в Чечне большим был специалистом, ничего объяснять не надо было. Притомился, что ли, перегорел? Да, меняются люди, и не в лучшую сторону…