Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.

Интересно, кого они во мне видят?

Одного из чужих, врага?

Кто я для них?

Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.

Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.

От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения — ворота собора…

И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.

Я этого не замечаю…

Мое сердце остановилось…

Дыхание тоже…

Потомушто вот она…

Прямо у меня перед глазами — поднимается по ступеням собора…

Вот она.

Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…

Потомушто она жива…

Жива…

Но тут я вижу, как…

она поднимается по ступеням собора…

к мэру Прентиссу…

В его раскрытые объятия…

И он обнимает ее…

А она ему позволяет…

И все, что я способен подумать…

И выговорить…

Это…

— Виола?

[Виола]

Мэр Прентисс стоит на ступенях.

Властелин этого города, этого мира.

Стоит с широко раскинутыми руками.

Как будто это — плата.

Но смогу ли я ее заплатить?

Обниму всего раз, думаю я.

(да что ты?)

Я делаю шаг вперед…

(всего разочек)

И он обхватывает меня руками.

Я пытаюсь не окаменеть от его прикосновений.

— Я не успел тебе сказать, — шепчет он мне на ухо, — мы нашли на болоте твой разбившийся корабль. И твоих родителей.

С моих губ срывается всего один всхлип, но я тут же проглатываю слезы.

— Мы похоронили их как полагается. Бедная Виола! Я знаю, как тебе одиноко, и я буду очень рад, если в один прекрасный день смогу заменить тебе…

И тут над РЁВОМ города…

Одна особенно громкая мысль взмывает над всеми остальными, подобно стреле…

Стреле, запущенной в меня…

Виола! — кричит она, лишая мэра дара речи…

Я оборачиваюсь…

И там, в каких-то десяти метрах от меня, верхом на лошади…

Он.

Это он.

Это он.

— ТОДД! — Я с криком бросаюсь к нему.

Он стоит рядом с лошадью, как-то странно держа руку, и я слышу грохочущее в его Шуме Виола! и немножко боли, и пронизывающее все его мысли смятение, но в моей собственной голове такая каша, а сердце колотится так громко, что я не могу толком ничего разобрать.

— ТОДД!!! — Я подбегаю, а его Шум открывается еще шире и словно окутывает меня одеялом, и я хватаю его и прижимаю к себе, прижимаю так крепко, словно никогда больше не отпущу.

Он вскрикивает от боли, но второй рукой все равно обнимает, обнимает, обнимает…

— Я думал, ты умерла, — говорит он, дыша мне в шею, — ох, господи, Виола, я так боялся, что ты умерла…

— Тодд, — твержу я, не в силах вымолвить ничего, кроме его имени. — Тодд, Тодд!

Он охает, и его Шум так громко взрывается болью, что я чуть не слепну.

— Твоя рука… — Я отстраняюсь.

— Сломана, — выдыхает он, — там…

— Тодд? — Мэр стоит прямо за нами и строго смотрит на Тодда. — Ты сегодня рано.

— Рука! Это спэклы…

— Спэклы?! — вскрикиваю я.

— Перелом, похоже, серьезный, — встревает мэр. — Надо немедленно показать тебя врачу.

— Пусть его вылечит госпожа Койл!

— Виола, — говорит мэр, и я слышу удивление в мыслях Тодда: почему наш заклятый враг так спокойно со мной разговаривает? — Твой лечебный дом слишком далеко. Тодду будет тяжело туда добраться.

— Я пойду с тобой! Я же теперь ученица!

— Кто? — Шум Тодда воет от боли, как сирена, но он по-прежнему переводит взгляд с мэра на меня и обратно. — Что происходит? Откуда вы знаете…

— Я все объясню позже, — отвечает мэр, беря Тодда под здоровую руку, — когда мы тебя вылечим. — Он оборачивается ко мне: — Приглашение на завтра в силе. А сейчас тебе нужно торопиться на похороны.

— Похороны? — не понимает Тодд. — Какие еще похороны?

— Завтра, — строго повторяет мне мэр, уводя Тодда.

— Погодите…

— Виола! — кричит Тодд, вырываясь из хватки мэра, но тут же падает на одно колено от резкой боли — боль эта так отчетливо гремит в его Шуме, что даже солдаты на площади останавливаются, услышав ее.

Я бросаюсь на помощь, но мэр преграждает мне путь.

— Ступай, — говорит он, и по его тону ясно: спорить с ним нельзя. — Я помогу Тодду, не переживай. Иди на похороны и попрощайся с подругой. Завтра Тодд будет как новенький, вот увидишь.

Виола? — снова звучит в Шуме Тодда. Он с таким трудом сдерживает слезы боли, что и говорить уже не может.

— Завтра, Тодд, — громко говорю я, пытаясь разобраться в его Шуме. — Увидимся завтра.

Виола! — опять вопит его Шум, но мэр уже тащит его прочь.

— Вы обещали! — кричу я вдогонку. — Помните, вы обещали!

— Ты тоже, — с улыбкой отвечает мэр.

«Разве?» — думаю я.

А потом они скрываются из виду, как будто ничего и не было.

Но Тодд…

Тодд жив.

Я на минуту пригибаюсь почти к самой земле, пытаясь свыкнуться с этой мыслью.

— С тяжелым сердцем, полным скорби, предаем мы тебя земле…

— Вот. — После слов священнослужительницы госпожа Койл берет мою руку и насыпает в нее немного земли. — Брось это на крышку гроба.