возвращался, – я вышла за калитку и смотрела тебе вслед, пока ты не вошел во двор через два дома от нашего, но на противоположной стороне улицы. Я сильно этому удивилась, потому что за два года ни разу тебя нигде не встречала. Спросила у мамы – она тоже удивилась, но высказала догадку, что, возможно, ты какой-то дальний родственник жильцов того дома, приехавший погостить на лето. И только ранней осенью, когда мы с тобой познакомились по дороге в школу – мне, между прочим, стоило больших усилий перебороть стеснительность и подойти к тебе, когда ты поравнялся со мной как раз в тот момент, когда я закрыла за собой калитку, – от тебя же я узнала, что тебя мужчина с женщиной, как оказалось, усыновили. И также определили в ту же школу, где училась я, только, само собой разумеется, в один из средних классов. Потом мы, если нам удавалось пересечься, до школы шли вместе. Обратно – порознь, за очень редким исключением, потому что уроки у меня почти всегда заканчивались раньше. Зато мы вскоре подружились и наведывались друг к другу в гости. Если приходила я к тебе – ты позволял мне играть в видеоигры на компьютере, если ты ко мне – играли в настольные игры, которые ты брал с собой. Наши родители тоже подружились и были не против, что мы с тобой периодически проводим время вместе, пусть и у тебя, и у меня были друзья-ровесники. И, как и мы с тобой, они наведывались друг к другу в гости, правда, в основном по праздникам. Как-то – уже был ноябрь, я это точно помню – я попросила тебя рассказать о своем прошлом, и тогда-то узнала, что мы с тобой во многом похожи: мы оба очнулись на улице, у обоих полная потеря памяти до момента пробуждения, и тебя, и меня никто не искал, да и имя ты, как и я, получил только весной. Подозрительно много специфических сходств, не находишь? Я не знала, что и думать, да и в силу своего тогдашнего возраста смогла обозвать эти совпадения чьей-то злобной шуткой либо просто судьбой. Тебя же самого, казалось, не сильно-то все это и волновало. Ты вообще, сколько тебя помню, всегда был каким-то невозмутимым, часто улыбался, старался во всем находить плюсы. Ни на кого никогда не держал ни зла, ни обиды. Вроде как со всеми ладил, а задир в школе и на улицах попросту игнорировал. А когда мне было уже тринадцать, я, лежа поздним вечером в постели, вдруг вспомнила, как впервые тебя увидела, и грусть накрыла меня вторым одеялом, тяжелым таким, придавившим к простыне. Я, конечно, множество раз вспоминала, как мы майским утром прошли друг мимо друга… но тогда, когда мне никак не удавалось заснуть, я впервые вспомнила одну деталь. – И голос, и подбородок ее задрожали; слегка покрасневшие глаза были на мокром месте. – Когда я впервые тебя увидела, ты, в отличие от меня, не был испуган. Твой взгляд… то, что в детстве я приняла за усталость, на самом деле являло спокойствие и даже некую уверенность. Да, понятно, что ты был уже подростком, а не ребенком. А запечатленный в моей памяти образ, этот твой взгляд с годами могли исказиться в воспоминаниях. Но я точно знаю, что уже тогда, в детстве, видела рядом с собой хорошего, доброго и сильного человека, пусть еще не осознавала этого. – Голос ее задрожал сильнее, из внешних уголков глаз по щекам скатились слезинки. – А через полтора года после нашего знакомства ты меня бросил.

– Бросил? – нахмурился Дима. Он не помнил совершенно ничего из того, о чем рассказывала Марина, однако это не единственное, что смутило его; он понимал, почему она плачет, но сам словно бы не чувствовал ни грусти, ни сожаления.

– Да, бросил. – Девушка рукавом вытерла лицо и смахнула вновь проступившие слезы. – По крайней мере, я так подумала. Как-то утром я зашла за тобой – обычно я раньше тебя выходила из дома, – чтобы по обычаю мы вместе пошли в школу. Дверь открыл твой отец и сообщил, что еще прошлым вечером за тобой приехали биологические родители и забрали домой. Я не поняла, о чем это он, что имеет в виду. Переспросила. Устало и раздраженно, более доступными для меня словами он вкратце объяснил, что к чему: мол, они с женой – не настоящие твои родители, а те, что настоящие, тебя забрали с собой. Я маленькой была, и хоть и сильно удивилась, но поверила его словам. Потом, помню, долго ревела. И все то время, пока не узнала правду, при каждом удобном случае смотрела в сторону твоего дома и ждала, что ты вот-вот появишься на улице и пойдешь мне навстречу. Или что увижу тебя на перемене в школе. Да где угодно! И я представляла, как со слезами радости подбегу к тебе, крепко обниму, и ты, смеясь, обнимешь меня в ответ и закружишь. Твоя улыбка, уверенность в себе, непоколебимость… – Марина заглянула ему в глаза. – Что с тобой стало? Ты совсем изменился.

Недолго размышляя, он дал ответ:

– Даже не верится, что я когда-то был таким. Как будто ты рассказываешь о совершенно другом человеке, моей противоположности. Видимо, одиночество меняет людей. И очень сильно.

И снова со слезами и дрожащим голосом:

– Одиночество не просто меняет людей, Дим. Оно ломает нас. Убивает.

– Может быть, – только и ответил он устало, на выдохе. Подождал, пока девушка немного переведет дух, перестанет плакать, после чего протянул ей стакан с водой. – Так какую же правду ты узнала? От кого? Кто меня здесь закрыл?

– Ну, правильнее будет сказать, что узнала я только часть правды. От мамы, несколько месяцев назад. Хоть она и поклялась перед теми людьми: никому ни слова не говорить об этом. Но после нескольких лет не могла больше видеть, как я страдаю, и по памяти пересказала мне обо всем, что услышала от них. – Марина небольшими глотками допила воду и вернула пустой стакан на поднос. – Когда в детстве я подумала, что случившееся с нами – чья-то злая шутка, я оказалась почти права… Не знаю, насколько можно верить всему тому, что наговорили моей матери, но с учетом всех обстоятельств… В общем, где-то больше десяти лет назад некая организация, не желающая раскрываться перед общественностью до достижения определенных результатов, якобы научилась клонировать людей. Знаю, знаю! –