— Я считаю, что Мэнни выглядит хорошо в любой одежде, — сказал Гарри.

Он был таким мягким, беззащитным и настоящим, что мне захотелось взять его за руку и уже не отпускать. Но я никогда не смогу этого сделать, особенно на глазах у моей мамы. Больше мне не хотелось говорить ни слова. Больше я не хотела подставляться, я знала: что бы я ни сделала, она тут же это затопчет, как молодой побег, который пробился из земли на свет там, где ему расти не положено. Я взглянула на Гарри в некотором нетерпении.

— Пойдем, — сказала я, и, когда дверь за нами закрылась и мы спустились с крыльца и направились к машине, Гарри коснулся ладонью моей спины. Я не смотрела на него, и он на меня не смотрел.

Вокруг нас в угасающем свете дня кружили с гомоном птицы. Тоненькие деревца склонялись над ручьем и подрагивали от холода, небо сияло темно-сиреневым цветом. Перед тем как сесть в машину, мы оказались так близко друг к другу, что я почувствовала темный теплый запах, исходивший от его шеи, и я подумала тогда, а вдруг я даже однажды выйду замуж за Гарри Джейкоба и мне уже никогда не надо будет стараться выглядеть хорошо.

Он не позвонил мне после того свидания, когда мы ходили в кино. Он просто пришел и забрал меня. Он посвистел у меня под окном. Я его услышала. И поняла, что это он. Сразу поняла. Я внутренне так и подскочила. Я высунулась из окна. Он стоял под нашим старым деревом мелалеука, уже темнело.

— Гарри? — прошептала я.

— Ага. — Он так и продолжал стоять под деревом, что-то выстругивая карманным ножичком.

— Что ты делаешь?

— Жду.

— Чего?

Последовало молчание, а потом он шагнул вперед и протянул мне то, что он выстругивал. Это была забавного вида птица, вырезанная из дерева; крылья она прижимала к своему туловищу, вместо глаз были дырочки. Я держала ее на ладони. Я не знала, что и подумать. Я не была уверена, что она мне нравится.

— Ты сделал птицу?

Он кивнул.

— Хочешь прокатиться, Мэнни? — Он держал руки в карманах и в упор смотрел на меня.

— А куда? — Я поставила птицу на подоконник, так как не вполне понимала, дарит он ее мне или нет.

— Не знаю. Может, к реке?

— О’кей. Подожди. Я выйду через заднюю дверь.

Как будто имело значение, куда мы поедем. Но положено спросить. Нельзя сразу безоговорочно соглашаться. Итак, я просто пошла. У меня был порыв найти Эдди и рассказать, что я собираюсь сделать, но я не стала его искать. Я просто пошла.

* * *

Воуган-Спрингз — это река, которую питают подводные ключи. Там есть старые насосы с краниками, и раньше там можно было набрать ключевой воды, но теперь уже нельзя. Поэтому это не просто старая обыкновенная река. Это особенное место, где во время золотой лихорадки люди устраивали пикники. Раньше там для детей пускали маленький поезд, но теперь остались только рельсы. Там есть спуск и тропинка вдоль русла.

Мы шли по берегу. Я понимала, что у нас нет никаких особых причин для того, чтобы идти; мы шли не куда-то, а просто шли. То, что мы шли, было своего рода оправданием. Если бы мы перестали идти, тогда не осталось бы ничего, только я и он. Только я и он, и никакого действия, никакой причины, никакого наполнителя. Поэтому мы просто шли вперед, мы шли рядом, так, чтобы расстояние между нами могло исподтишка, как бы само по себе, сократиться, если вы понимаете, что я имею в виду.

На другой стороне вздымался крутой берег, покрытый зубастыми деревьями, которые, казалось, тянулись к зияющему небу. На нашей стороне была широкая равнина и ряды давным-давно посаженных вязов. Деревья слегка покачивались, был слышен шепот листьев и шум реки. Я замерзла. Гарри отдал мне свою куртку. Я сказала, что не надо, но он все равно отдал. Куртка сохраняла его запах.

Идти наедине с Гарри Джейкобом — это самое замечательное занятие из всех возможных, и я бы ни за что не поверила, что хотя бы одна-единственная рыбешка в целом океане может быть в этот момент так же счастлива, как я. Ничто и никогда впредь не будет иметь значения. И, если даже мне никогда так и не удастся совершить что-нибудь выдающееся, например поступить в театральную труппу, меня это ничуть не расстроит.

Гарри объяснял мне, как они заново высаживают по берегам реки камедные деревья, которые когда-то раньше здесь росли. Он показывал на саженцы, прикрытые картонными коробками из-под молока. Я смотрела, но плохо понимала, что он говорит, потому что была погружена в размышления о том, как же это странно, что ничто другое не имеет значения, ничто другое, кроме нашей прогулки по берегу темной реки. Я до сих пор словно бы вижу, как деревья протягивают в ночь ветви и источают аромат, плывущий по воздуху мягкими невидимыми облаками. Как будто любовь все увеличила, сделала все формы более четкими, а шепот листьев более настойчивым, усилила тихую без-людность тропы, высвободила темноту и предложила ее только нам одним.

— Это странно, — вырвалось у меня помимо моей воли.

— Что странно? — Гарри наклонился, поднял с земли лист, скомкал его в руке.

Я не ответила. Я не хотела проверять, как прозвучит эта мысль, если произнести ее вслух, потому что мое сознание не было настроено на странности. И я не хотела его так настраивать. Я просто хотела пребывать в этой странности, поскольку от этого все становилось большим и громким, но одновременно и тихим. Я не знала способа сказать все это так, чтобы слова не показались слишком сентиментальными или просто неправильными. Гарри взял меня за руку. Он смотрел прямо перед собой, и он начал тихонько напевать. Спустя какое-то время он поднес мою руку к своему лицу и посмотрел на нее.

— Мэнни, у тебя лапки маленькой мартышки. — Он держал мою руку так, будто это какой-то диковинный предмет. Например, осколок старинного фарфора, который вынесло на берег с затонувшего корабля. Мои руки всегда были покрыты множеством морщинок. Если верить Эдди, это свидетельство того, что у меня старая душа.

* * *

Лучше всего я помню, как над нами дугой выгибалось небо, словно мы были под ним единственными живыми существами. Мы лежали на спине и следили за тем, как появляются звезды. Невозможно уловить тот момент, когда звезда проталкивает свои слабые лучики сквозь темноту. Она уже просто есть, и все. У меня было такое чувство, что все принадлежит мне. Но не так, как если бы я была собственницей всего этого, а так, что я была во всем этом как равная часть, еще одна стихия; я и качающиеся деревья, порыв ветра, мириады маленьких звездочек, вскрик птицы, пролетающей надо мной, его рука, сплетенная с моей, Гарри Джейкоб. Я могла бы лежать так очень и очень долго, оставаясь простой частицей, входящей в состав этого мира, но он повернулся на бок, чтобы видеть мое лицо.

Я чувствовала, что он на меня смотрит.

Он произнес мое имя. Произнес его так, словно это был вопрос. Но он ни о чем не спрашивал, а просто смотрел прямо на меня, и он был совсем близко. Я чувствовала его дыхание или свое имя в маленьком темном пространстве, разделявшем нас. Я чувствовала и кое-что другое, что, как тепло, исходило от его тела, но это было не совсем тепло, потому что оно проникало в меня и гудело, как миллион пчел, летящих сквозь мои поры.