Энрике направился в дальний конец комнаты. Фреска, которую упомянул Руслан, была наполовину скрыта в тени. Ее было трудно заметить в загроможденной комнате, где она больше напоминала уродливые обои. Но чем ближе он подходил, тем отчетливее становились образы. На фреске были изображены темнокожие жители деревни, протягивающие корзину с чайными листьями, и бледнолицые солдаты, священники и короли, тянущие руки, чтобы принять подарок. Туземцы и европейцы. Это был привычный сюжет, но, когда Энрике посмотрел на фреску, его захлестнула тихая паника, знакомая ему с детства. Где его место в этой композиции? Он уставился на пустую середину картины, и в его груди разверзлась старая рана.

Не принадлежать ни к одной из сторон – очень опасно. Он понял эту истину еще в юном возрасте на филиппинском рыбном рынке. Тогда он потерял мать в огромном море людей. Энрике вспомнил, как бегал туда-сюда по рыночному проходу, как от запаха рыбы и уксуса щипало глаза. Наконец он заметил ее в ярко-розовом платье, мечущуюся из стороны в сторону, с корзинкой, болтающейся у нее на руке. Она выкрикивала его имя.

– Мама! – закричал он, указывая на нее пальчиком.

Незнакомая женщина схватила его за руку, проследила за его взглядом и засмеялась.

– Эта женщина не может быть твоей мамой, вы же ни капли не похожи! Пойдем, я отведу тебя в отделение Гражданской гвардии…

Маленький Энрике взвыл от ужаса, и только тогда, заметив мальчика, мать схватила его и прижала к себе. Он разрыдался и еще долго не мог успокоиться. Позже она смеялась над этим случаем, но он видел лишь ее смуглое лицо и что ее руки намного темнее его собственных. Ему досталась форма ее глаз, ясная улыбка и привычка нагромождать подушки… но этого было недостаточно.

Энрике все еще смотрел на картину, когда снова услышал, как открылась дверь. Гипнос ухмыльнулся ему, быстро оглядывая комнату.

– Здесь есть еще кто-нибудь?

– Нет, – ответил Энрике.

– Хорошо.

Гипнос быстро пересек комнату и поцеловал его. По телу Энрике пробежала искра, и он наслаждался тем, как она медленно затухает. Радуясь этому неожиданному развлечению, он отдался поцелую с жадностью изголодавшегося человека. Гипнос отстранился первым, но его большой палец все еще покоился на затылке Энрике, выводя маленькие круги на его коже. Энрике не знал, что на него нашло. Возможно, он все еще не отошел от пожара или его настолько обеспокоила фреска на стене… а может быть, его раздразнило чарующее прикосновение Гипноса.

– Я не хочу ограничиваться тайными поцелуями и случайными встречами, – выпалил он. – О нас уже все знают, так почему не сделать наши отношения более публичными?

Пальцы Гипноса на его затылке замерли.

– Зачем?

– А почему нет? – спросил Энрике, и отчего-то почувствовал себя глупо. – Если мы найдем то, что ищем, все вернется в норму. Северин придет в себя. Ты официально станешь частью команды, и мы сможем быть вместе.

Он замолк, уставившись в пол, пока Гипнос не приподнял его подбородок.

– Ты и сам знаешь, я не привык к серьезным отношениям, – мягко сказал Гипнос. – Но твое предложение звучит заманчиво. Давай сначала закончим это задание, ладно?

Энрике решил, что так будет честно, но его беспокоило виноватое выражение в глазах Гипноса. К чему бы это?

– Чтобы стать частью команды, мне надо будет переехать в Эдем? – спросил Гипнос. – Потому что меня вполне устраивает мой дом.

Энрике рассмеялся и покачал головой, а Гипнос еще крепче сжал его в руках. Энрике крепко зажмурился, представив себе, каково это – не чувствовать постоянную боль от невыносимого желания быть кому-то нужным. Когда он поднял голову, в дверном проеме мелькнули золотистые волосы.

– Зофья?

Гипнос отпустил его, и Зофья вошла внутрь, напряженно глядя на них обоих.

– Я пришла на собрание, – коротко ответила она.

Улыбнувшись, Гипнос плюхнулся в одно из обитых шелком кресел и рассеянно поднял один из предметов с ближайшей полки, позвякивая ею как игрушкой.

– Это тибетский молитвенный барабан! – воскликнул Энрике, выхватывая реликвию у него из рук. – И, судя по всему, очень старый.

– Я всего лишь молился об избавлении от надвигающейся скуки, – сказал Гипнос.

– Как тебе может быть скучно? – спросил Энрике. – Вчера мы чуть не сгорели в огне.

– Это неправда, – сказала Зофья.

– Не все такие оптимисты…

– Ты бы умер от асфиксии, – объяснила она. – Не от ожогов.

Гипнос прыснул.

– Никогда не меняйся, ma chère.

Зофья примостилась на соседнем табурете, напоминая воздушного акробата.

– Не говори так, – мрачно сказала она. – Перемены – это единственная постоянная величина.

– Что ж… – начал Гипнос, но вдруг замолчал и резко поднялся с кресла. – Мадам Дерозье.

В дверях стояла матриарх Дома Ко́ры, закутанная в дорогие меха. Даже выражение ее лица казалось высоким. Как ни странно, оно напомнило Энрике о матери. Его отец шутливо называл ее «донной», потому что она могла надеть на себя рисовый мешок и все равно выглядеть как аристократка. Даже в своих письмах мать умудрялась звучать повелительно и устрашающе, всегда разглагольствуя о том, как он бегает по Парижу безо всякой причины, когда дома его ждут такие красивые девушки, и как она разочарована его поведением, а также о том, чтобы он не забывал есть и читать вечерние молитвы, с любовью, Ма.

– Думаю, формально мы еще не встречались, – сказал Энрике. – Я…

– Юноша, который притворился экспертом по ботанике и устроил пожар в моем саду прошлой весной?

Энрике тяжело сглотнул и сел на место.

– И баронесса София Осокина? – спросила матриарх, с осуждением глядя на Зофью.

Зофья задула спичку, даже не утруждаясь отозваться на фальшивое имя, которое она использовала во время задания в Лунном Замке.

– Меня окружают обманщики, – сказала матриарх.

– И стулья, – заметила Зофья.

– Кстати об этом, не желаете ли присесть? – спросил Гипнос.

– Нет, – отрезала матриарх, рассматривая свои ногти. – Я уже пригласила патриарха Дома Даждьбог вместе с одним из его представителей, чтобы обсудить эту нелепую затею с координатами Спящего Чертога. Через два часа мы выезжаем в Иркутск. Возможно, вы и правда разгадали загадку Тескат-очков, но, быть может, вам просто повезло. Мне нужно знать, почему я должна слушать наглую девчонку и… – она перевела взгляд на Энрике, – мальчишку, которому все еще нужно постричься.

Как же она напоминала его мать! Она покраснел и пригладил волосы.

– Я потерял свою расческу, – смущенно сказал он.

– А я потеряла всякое терпение, – ответила матриарх.