бы его в любом случае или вежливо обратили бы на это внимание официанта и попросили бы заменить тарелку? Бетховен не сделал ни того, ни другого; когда в венской таверне «Лебедь» ему ошибочно подали тушеную говядину – композитор вывалил свой обед на голову официанта.

Ты не можешь быть родителем и опекун из тебя тоже не очень

Не удовлетворившись ролью брата из ада, Бетховен показал себя не менее одаренным шурином и дядей, когда в 1815 году внезапно умер его второй брат, оставив девятилетнего сына Карла. Дядя Людвиг решил, что он должен стать опекуном ребенка, и в течение пяти лет вел судебную тяжбу с матерью Карла за единоличную опеку, обвиняя ее в различных растратах, проституции и воровстве. Шквал клеветы подействовал, и в 1820 году дело было решено в пользу Бетховена. Наконец-то появилась возможность семейной жизни, в которой до этого было отказано. Но великий композитор не может быть хорош во всём, и в случае Людвига одним из его неудачных навыков стало суррогатное отцовство. В 1826 году племянник Карл выстрелил из двух пистолетов себе в голову при неудачной попытке самоубийства, после чего был возвращен на попечение матери.

Хочется хорошенько напиться, а всё, что ты получаешь, – это лекарство

В то время как Бетховен осваивал новые музыкальные территории в своей поздней серии шедевров – последних фортепианных сонатах, Девятой симфонии и последних струнных квартетах, его повседневная жизнь становилась всё более беспорядочной. За годы жизни в Вене он более сорока раз менял жилье и был заклятым врагом десятков домашних слуг, которые становились жертвами его вспыльчивости и неряшливости; друзья иногда были вынуждены менять на нем одежду, пока он спал. Под таким давлением должны были появиться трещины, и они появились: Бетховен пил так много, что к пятидесяти годам у него начала отказывать печень. Он умер 26 марта 1827 года от цирроза. В последние недели жизни он был счастлив, когда один из лечащих врачей прописал ему алкогольный пунш со льдом в качестве снотворного. Бетховен принял лекарство с таким энтузиазмом, что это ускорило его конец.

Это лишь малая часть истории Бетховена. Как и любая выжимка из всего плохого за пятьдесят шесть лет, она не может не стать мрачным чтивом; гораздо более угрюмым, чем незначительные раздражения, которые мы все переживаем и которых часто оказывается достаточно, чтобы остановить большинство из нас на полпути. Естественно думать, что разогнаться до далекой манящей вперед морковки жизненной цели невозможно, когда на пути постоянно возникает столько мелких препятствий. Они напоминают нам, что наша жизнь – обычная.

Экстраординарная личность, каким был Бетховен, нашла бы некоторые из удобств «обыденности» в стиле бидермейер обнадеживающими. Вместо этого его творчество сходило на нет годами, пока его одолевала депрессия или покоя не давали мысли о мелочах повседневной жизни: например, судебные тяжбы по поводу опеки над племянником. Венцом всего этого было ощущение себя чужаком, изоляция, навязанная глухотой, и, вероятно, огромное одиночество. Если смотреть со стороны, то он не слишком хорошо справлялся с этим. Неудивительно, что он хотел вцепиться в горло Судьбе.

Каждая жизнь обычна в том смысле, что все мы получаем удары ниже пояса от темного ублюдка по ту сторону ринга. Однако следование предложенной Бетховеном тактике «нападать на противника» не гарантирует победы; его особое преимущество заключалось в использовании музыки в качестве тупого инструмента, чтобы пробиться к некой универсальной истине. Его музыкальные блокноты хранят шрамы битв. Большая часть его работ не вылилась на страницу в готовом виде, а была высечена в окончательной форме путем отбрасывания, доработки, вычеркивания и переработки идей. Если в Бетховене и есть что-то сверхчеловеческое, так это ощущение затраченных усилий.

Мы можем многому научиться, глядя на то, как Бетховен бьется над своими первоначальными идеями. Даже если нам кажется, что мы изначально знаем, чего хотим, путь к правильному решению требует мучительной и неустанной работы. Самонаблюдение – полезный инструмент в диалоге с самим собой. Это дисциплинирующий процесс творческого человека, реализуемый в повседневной жизни, когда он сидит в одиночестве и преобразует мысли в символы на бумаге или экране компьютера. Сочинительство похоже на жизнь: это путешествие внутрь себя с уточнениями маршрута по мере движения.

Если наступит тяжелая пора и вы разозлитесь на явную несправедливость жизни, послушайте «Героическую» симфонию Бетховена – масштабное произведение, написанное им после «Гейлигенштадтского завещания», когда ему пришлось смириться с наступающей глухотой и продолжать жить несмотря ни на что. Симфония не просто начинается, она взрывается парой колоссальных апперкотов, которые разворачивают экзистенциальную схватку в нашу пользу. Его музыка изобилует такими убийственными ударами, как первая часть фортепианной сонаты «Патетическая», ор.13 (1799), конец увертюры «Эгмонт», начало заключительной части Девятой симфонии. Вы ощутите прилив сил.

Вагнер с характерной прямотой говорил: «Я создан не так, как другие люди». Конечно, он стал аватаром так называемого «артистического» темперамента: дурное поведение, истерики, требование поступать только так, как ему нужно, топанье ногами. Согласно этому определению многие трехлетние дети являются творческими личностями. Они могут быть великими музыкантами, но захотите ли вы общаться с такими людьми?

Самый знаменитый маэстро Артуро Тосканини (1867–1957) добился поразительных результатов благодаря царству террора, кульминацией которого стала его диктатура над симфоническим оркестром NBC в США. Музыканты с ужасом наблюдали за тем, как он в припадке недовольства регулярно топтал очки, палочки и карманные часы. В конце концов они подарили ему часы в массивном железном корпусе с надписью «Для репетиций». Однажды Тосканини так разозлился на невосприимчивое к советам сопрано, что бросился на сцену, схватил ее, как говорят, за внушительную грудь и закричал: «Если бы только это были мозги!»

Оркестры способны переломить ход событий. За несколько минут до начала выступления оркестр Туринской оперы устроил засаду дирижеру и руководству, отказавшись играть, если не будут удовлетворены их требования о гонораре. Назвав это блефом, дирижер Петер Мааг вышел на сцену, объяснил ситуацию взбудораженной публике и заявил, что вместо этого сам сыграет на фортепиано. Вечер прошел с триумфом, а оркестр с позором отправился домой.

Итальянский композитор XVIII века и скрипач-виртуоз Франческо Верачини считался в свое время немного необузданным. В 1722 году Верачини в порыве гнева выпрыгнул из окна третьего этажа. Позднее хромой композитор утверждал, что против его жизни был организован заговор.

Мария Каллас была легендой не только благодаря своему голосу, но и из-за своей вспыльчивости. В 1951 году она набросилась на бразильского импресарио с бронзовым пресс-папье после того, как тот заменил ее в постановке «Тоски» Пуччини. В 1958 году в