Дракс, находящийся далеко внизу, в самой гуще бойни, вонзает свою пику по самую рукоять, ласково нашептывая глупые неуместные нежности.

– Ну, давай, испусти последний стон, – говорит он. – Вот так, дорогуша. Содрогнись еще разочек, чтобы я нащупал твое сокровенное местечко. Молодец, милый мой. Ну, еще один дюйм, и все будет кончено.

Он налегает на пику всем телом, стараясь отыскать острием жизненно важные органы. Пика уходит в тело животного еще на фут. Мгновением позже, с ревом испустив последний вздох, кит, содрогаясь, выбрасывает в воздух фонтан крови и застывает, покачиваясь на волнах и перевернувшись на бок, так что задранный и обвисший плавник напоминает приспущенный в знак капитуляции флаг. Охотники и матросы, с ног до головы обагренные кровью кита, провонявшие насквозь его испражнениями, вскакивают на ноги в своих утлых лодчонках, разражаясь торжествующими криками. Браунли, стоя на квартердеке, приветственно размахивает шляпой над головой. Матросы на палубе пускаются в пляс от восторга, сопровождая свои коленца дикими воплями. Самнер, который наблюдает за происходящим с высоты своего положения, на мгновение поддается всеобщему возбуждению, испытывая сопричастность к общей победе и радуясь тому, что преодолена очередная преграда на пути к успеху.

Охотники проделывают в хвосте две дыры и привязывают мертвого кита к носу шлюпки Кэвендиша. Связав вместе плавники, они вытаскивают и сматывают китобойные лини, после чего начинают буксировать тушу к кораблю. Налегая на весла, они во всю мочь горланят одну песню за другой. Самнер, спустившийся вниз, слышит, как разносятся над водой их грубые и хриплые голоса, которые подхватывает холодный и промозглый ветер. «Рэнди-Дэнди-О», «Брось ее, Джонни». Три дюжины мужчин поют в унисон. И вновь, на этот раз – чуть ли не против воли, его охватывает чувство, будто он является частью чего-то большего, нежели он сам, какого-то совместного подвига. Отвернувшись, он замечает Джозефа Ханну, который стоит у форлюка[50] и о чем-то беззаботно болтает с другими юнгами. Мальчишки воспроизводят недавнее убийство, мечут воображаемые гарпуны и втыкают столь же воображаемые пики. Один из них видит себя Драксом, второй – Отто, третий – Кэвендишем.

– Как ты себя чувствуешь, Джозеф? – окликает юнгу Самнер.

Оглянувшись, мальчик непонимающе смотрит на него, словно они никогда не встречались ранее.

– Хорошо, сэр, – наконец отвечает он. – Спасибо.

– Не забудь зайти ко мне сегодня вечером за еще одной пилюлей, – напоминает ему Самнер.

Мальчик угрюмо кивает в знак согласия.

Интересно, что он рассказал приятелям о своих травмах? – спрашивает себя Самнер. Выдумал ли он какую-нибудь историю или же они знают правду? Ему вдруг пришло в голову, что было бы неплохо расспросить остальных мальчишек, а заодно и осмотреть их. Что, если пострадали и они? Как быть, если тайна Джозефа принадлежит не ему одному, а они делят ее между собой?

– Вы двое, – говорит он, указывая на остальных мальчишек. – После ужина приходите ко мне в каюту вместе с Джозефом. Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Я буду стоять на вахте, сэр, – возражает один из них.

– В таком случае скажи вахтенному офицеру, что корабельный врач, мистер Самнер, просит предоставить ему возможность побеседовать с тобой. Вахтенный поймет.

Мальчик послушно кивает. Вся троица, что видно и слепому, искренне желает, чтобы он поскорее убрался куда-нибудь и оставил их в покое. Игра все еще занимает их воображение, а его голос разрушает ее очарование и нагоняет на них скуку.

– Возвращайтесь к своим забавам, – говорит он им. – Жду вас троих у себя после ужина.

Правый плавник кита забрасывают на планшир левого борта, при этом голова его повернута в сторону кормы. Его мертвый глаз, размерами ненамного больше коровьего, слепо смотрит на сгущающиеся тучи. К носу и задней части туловища привязывают крепкие канаты, после чего тушу приподнимают на фут или около того из воды с помощью шкива, закрепленного на грот-мачте, и каната, наброшенного на шею кита и натянутого лебедкой. Браунли, измерив тушу линем с завязанными на нем узелками, приходит к выводу, что она принесет им около десяти тонн жира и полтонны или чуть больше китового уса, что по нынешним ценам позволит выручить за них примерно девятьсот фунтов, если только рынок не рухнет.

– Мы все еще можем разбогатеть, мистер Самнер, – говорит он судовому врачу и весело подмигивает.

Отдохнув и пропустив по стаканчику, Отто и Блэк крепят к сапогам железные шпоры и спускаются на тушу кита. Ножами с длинными рукоятями они вырезают полосы ворвани и отделяют китовый ус и губы. Затем они отрезают хвост и плавники, после чего отцепляют тали, удерживающие тушу за нос и заднюю часть, позволяя изуродованному и окровавленному остову пойти на дно под тяжестью собственного веса или же быть сожранным акулами. Разделка занимает, в общей сложности, четыре часа и сопровождается удушливым запахом крови и жира под аккомпанемент бесконечных криков глупышей[51] и прочих стервятников. После того как она закончена, куски ворвани складируют на малой палубе[52], доски верхней палубы отмывают и надраивают до тусклого блеска, а ножи и лопаты тщательно споласкивают и укладывают на хранение, и Браунли приказывает выдать каждому моряку по лишней порции рома. Узнав об этом, носовой кубрик взрывается радостными криками, и вскоре оттуда уже доносится пиликанье шотландской скрипки, топот ног и уханье мужчин, отплясывающих джигу.

Ни Джозеф Ханна, ни его друзья так и не появились в каюте Самнера после ужина, как им было велено. Некоторое время судовой врач раздумывает, а не отправиться ли ему за ними в носовой кубрик, но потом отказывается от этой идеи. Дело вполне может подождать до утра, кроме того, простота и скудоумие Джозефа начинают понемногу раздражать его. Мальчишка попросту безнадежен, думает он: слабоумный болван и прирожденный лгун, если верить Драксу, подверженный, вне всякого сомнения, всевозможным наследственным хворям (душевным равно и телесным). Все улики указывают на то, что он стал жертвой преступления, но назвать своего обидчика он отказывается, как отказывается и признать, что пострадал в результате насилия, – не исключено, он попросту забыл его имя, или же там было слишком темно, или он счел домогательство не преступлением, а чем-то еще – кто знает? Самнер пытается поставить себя на место мальчика, пытается представить, каково это – смотреть на мир запавшими и бегающими глазами Джозефа Ханны, но подобная попытка представляется ему абсурдной и даже немного пугающей. Так бывает, когда в кошмарном сне вам снится, что вы превращаетесь в дерево или облако. Представив себе подобное овидиево превращение[53], он зябко передергивает плечами, после чего с облегчением вновь открывает «Илиаду» и лезет в карман за маленьким латунным ключиком, отпирающим медицинскую аптечку.