— Всенепременно, миледи, — улыбается он.

А ведь что-то в нём определённо есть. Какая-то восхитительная непрошибаемость. Эх, не могу я оставить мужика без помощи. Они ж такие… не дрогнут, не ойкнут, не пожалуются, пройдут огонь, воду и медные трубы ради нас, но в делах сердечных — как дети. Везде нужно за ручку, всё надо пояснять.

— У меня нет здесь подруг, но я обязательно поделюсь с Её Лжесветлейшеством Маргаритой де Амвон, как вы очаровательны, генерал Барт.

Он шумно выдыхает, опустив голову. И даже не делает вид, что не понял намёк. Ни на брошенное королём прозвище Лжекатарина, ни на то, что я знаю его секрет. И, надеюсь, то, что я помогу ему, чем смогу, он тоже понял.

— До встречи на празднике! — по-военному строго кланяется он и уходит.

До встречи, до встречи, несокрушимый Бешеный Медведь. Преданный друг, соратник и брат. Конечно, твоему твердолобому королю и невдомёк, что у тебя тоже есть сердце. И тем более, что оно тоже ранено. Но нас-то девочек, не проведёшь. Мы всё замечаем.

И я едва успеваю закрыть за генералом дверь, когда без стука и спроса в неё вламывается запыхавшаяся Фелисия:

— Ваше Величество приглашает вас на завтрак, миледи, — кланяется она, правда, так и стоя в дверях.

— А лекарь? — глубоко возмущена я тем, что до сих пор мучаюсь головной болью, Марго давит сушняк, а нам подсовывают всё что угодно, только не помощь.

— Он пришёл, но вы же не будете заставлять Его Величество ждать?

— Конечно же буду, — высунувшись в дверь и потеснив откормленную на хозяйских харчах камеристку, приглашаю я в комнату благообразного мужчинку в пенсне.

Интересно, у них есть здесь на значимых должностях не пенсионеры? Какой-то явный перекос в кадровой политике. Я столько божьих одуванов последний раз видела только в советском Политбюро.

Нет, где свежая кровь? Где перспективные молодые кадры? Хоть бы ученика этому лекарю какого определили — бедным служанкам и глаз положить не на кого, одни старпёры. «Ну разве что на этих истуканов», — оцениваю я бугрящиеся мышцы под кожаными доспехами королевских гвардейцев, прежде чем закрыть дверь.

Нет, этот господин дохтур, справедливости ради, не так уж и стар. Острая бородка клинышком, такие хорошие глаза с усталыми морщинками за линзами, которые он тут же принялся протирать, войдя в комнату. И раз уж и он, как на грех, не тянет на злодея, и король до сих пор не отрубил ему голову, к чёрту пока мою головную боль, я сразу перехожу к хирургическим процедурам.

— Месье Шако, — вспоминаю я писарские вензельки, обозначившие имя эскулапа. — У Его Величества в боку незаживающая рана. И я хочу знать всё, что вы можете об этом сказать. Чем она была получена. Как давно. И каким образом вы её лечите.

— Простите, миледи, — кланяется он. — Но, к сожалению, я не могу об этом говорить. Даже вам.

Ага, значит, Его Партизанское Величество и сам молчит и доктору запретил говорить. А я-то думала, что я здесь Мальчиш-Кибальчиш.

— То есть всякой гадостью травить жену Его Величества можете, а рассказать о том, что я и так знаю — нет?

— Мы уже всё выяснили с Его Величеством о том средстве, что было им принято в завышенной дозировке и не по назначению, и, если он сочтёт нужным меня наказать, я приму его решение с покорностью.

Так, погоди, погоди, Доктор Айболит, так ты не знал, что было во флакончике? Вы оба всё ещё думаете, что это обезболивающие капли «уснуть и обосраться»? И не догадываетесь, что его подменили на коктейль «хочу всё знать»?

— А что это было за средство? — на всякий случай уточняю я.

— Вы хотите знать состав? — усмехается он.

Ой, ой, ой! Думаешь ты тут самый умный, а мы институтов не кончали? В моём хоть не учили этому высокомерному снобизму, а знаю я про эти капелюшечки поболе тебя.

— Да, я хочу знать состав. Или это вам сообщать тоже запрещено, господин Шако?

— Нет, я охотно поделюсь. Вы понимаете латынь?

— А вы понимаете, что я могу отрубить вам голову?

Или лучше отрезать ему язык? Чтобы с пользой и наверняка. От голода я что ли становлюсь такой кровожадной?

— Приму и это с покорностью, — устало заявляет он, словно его до такой степени задолбали недовольные пациенты, что ему уже всё равно. Но гадкая ухмылочка с его губ, по крайней мере, сползает. Ну, всё как в нашей поликлинике: пока не поругаешься, ничего не получишь.

— Он умирает, да? И вы не можете ему помочь?

Корчит он тут из себя всемогущего всезнайку. Только толку-то от его спесивости.

— Я — нет, — вздыхает он и качает он головой. — Я не маг, не чародей, не фокусник. Я просто выполняю свою работу, по мере сил облегчая страдания Его Величества. Всё, что доступно современной науке у него есть. Но, поверьте, я скорблю не меньше вас, что дни его сочтены.

— Но есть кто-то или что-то, что может ему помочь? Какой-нибудь фокусник?

— Боюсь, он уже посетил каждый балаган, что только известен в этом мире.

— А если не в этом? — почти перебиваю я.

— Вы так неосторожны, миледи, — надевает он на нос своё пенсне. — Вы молоды. И вам многое сходит с рук, но не стоит шутить такими вещами. Если позволите, я вам кое-что покажу.

— Как вам будет угодно, — даю я добро. Доставай что хочешь из своих широких штанин, зануда.

Но он расстёгивает не штаны, а рубашку на груди. А я-то думала это у них чёрный юмор такой про калёное железо. Но на его груди не просто шрам — страшный ромбовидный ожог, оставивший после себя безобразное месиво из кожи, мышц, волос, сухожилий. То ещё зрелище. Не для слабонервных. Но нет, я не в обмороке, если он на это рассчитывал. Тётка я крепкая, прагматичная. Не охнула и даже не отвернулась. Но намёк поняла: церковники — зверюги.

— Это Серый Пёс достал меня из той ямы. Тюрьмы, где я гнил заживо за безбожие. За неверие. За то, что поклонялся науке, а не богам. Думаете, я предал бы его, миледи? Думаете, не сделал бы всё возможное, чтобы его спасти?

— Думаю, иногда одной преданности недостаточно, господин Шако, — так и не отвожу я глаз, пока он прячет свои шрамы. — Но, если вы знаете что-то, что кажется вам абсурдным, лженаучным, опасным или неправильным, но это может ему помочь, я прошу вас сказать об этом.

— И как далеко вы готовы пойти, миледи? — изучает он меня поверх пенсне.

— Вы так далеко не заходили, господин Шако.

— Тогда ваш путь лежит через Мёртвый лес.

— Всего лишь? — усмехаюсь я. — Насколько я знаю, там я как раз уже была.

— Вы были маленькой. Но говорят, с тех пор вы не такая, как все. Возможно, у вас что-нибудь и получится. Но цену, что попросит ведьма, готовьтесь умножить надвое.

И больше я не успеваю ничего спросить, потому что врывается служанка.