Дик О'Кейн ушел с «Уаху», чтобы вписать собственную замечательную главу в эпопею боевых действий подводных лодок. Человек, который был прекрасным старшим помощником у Маша Мортона, стал прекрасным командиром лодки «Тэнг».

«Тэнг» совершала боевые операции менее года и также стала легендой на Тихом океане. Она потопила больше вражеских судов, чем любая другая субмарина, за исключением «Таутог», и была на четвертом месте по тоннажу потопленных судов. Только за время одного третьего патрулирования на боевом счету «Тэнг» оказалось в общей сложности десять судов общим тоннажем более тридцати девяти тысяч тонн – столько судов за один боевой поход не пускала ко дну ни одна подводная лодка Соединенных Штатов. Дик в этом достижении отобрал лавры у своего бывшего командира. В апреле 1944 года он установил еще один рекорд, который оставался непобиваемым более года. Он спас двадцать два летчика в ходе операции спасения во время боев за острова Трук. Шесть месяцев спустя, в разгар боевого патрулирования в Восточно-Китайском море, жертвами которого уже стали семь вражеских судов, О'Кейн на «Тэнг» был вовлечен в трагедию, о которой подводники будут говорить на протяжении поколений, – случай с субмариной, потопившей саму себя.

Торпеда, выпущенная по транспорту, уже покалеченному меткими торпедистами «Тэнг», вдруг отклонилась влево, сделала разворот на 180 градусов и пошла назад, чтобы нанести удар в корму субмарине всего через двадцать секунд после того, как ее выстрелили. Дика и еще восьмерых моряков, стоявших в этот момент на мостике, выбросило за борт, а подлодка затонула на глубине сто восемьдесят футов. На затонувшей лодке оставшиеся в живых моряки перешли в носовой отсек и собрались у аварийного люка, когда сверху японский военный корабль сбросил на них глубинную бомбу. Даже при этом тринадцать членов экипажа в конце концов покинули носовой отсек. Восьмерым удалось подняться на поверхность живыми, пятеро смогли продержаться на воде до утра. Их вместе с Диком и тремя другими оставшимся в живых моряками с мостика подобрал японский миноносец охранения. Остаток войны они провели в японских лагерях для военнопленных. Дик О'Кейн, вернувшись домой после войны, получил медаль конгресса «За боевые заслуги». Его великая подлодка, которая всего примерно за девять месяцев боевых операций потопила двадцать четыре вражеских судна, общим водоизмещением более девяноста тысяч тонн, и была одной из подводных лодок, дважды отмеченных благодарностью в приказе президента США за ратный труд.

Я покинул «Уаху» глубоко опечаленный. Под руководством прославленного Маша Мортона она превратилась в грозную боевую машину. Моральный дух ее экипажа был на абсолютной высоте, и, кто бы ни уходил с нее в те дни, по какой бы то ни было причине, делал это с неохотой. Для людей, которые на нем служат, боевой корабль становится чем-то большим, нежели просто место, где живешь и работаешь. Лодка обладает собственной индивидуальностью, и особенно в военное время у ее моряков складывается определенное к ней отношение, которое в гораздо большей степени основано на эмоциях, чем на логике. Для тех из нас, кто совершил три патрулирования на «Уаху», лодка стала отчасти боевым товарищем, отчасти славной амазонкой, отчасти дамой легкого поведения с крепким телом, уверенной в себе шальной девкой с налетом грубости и с огромными притязаниями на наши эмоции.

«Поллак» была иной. Намного старше и более утонченной. У нее были болезни, из-за которых ее давно следовало бы вывести из боевого состава, но она не была ни запущенной, ни затхлой. С неким обманчивым налетом небрежной претенциозности – обманчивым лишь в том, что, когда она была призвана действовать, всегда была готова попытаться сделать несколько больше, чем позволяла ее хрупкая конструкция. И она была столь необычной в своем коварном нраве, внешне как будто кротком поведении, что производило впечатление гораздо более глубокого характера, чем у самых дерзких молодых субмарин. Придя на нее уставшим от напряжения трех боевых походов и раздосадованным тем, что не был отпущен домой на строительство новой лодки, я скоро нашел в ней одну из наиболее запечатлевающихся в памяти «старых леди», каких когда-либо знал.

Она была на пути в Пёрл из Сан-Франциско, когда началась война. Через неделю после нападения японцев она в числе трех американских подлодок, вышедших на боевое патрулирование из Пёрл-Харбора, под командованием капитан-лейтенанта С.П. Моузли шла в район Токийского залива. Первое японское торговое судно из потопленных силами Тихоокеанского подводного флота пустила ко дну именно «Поллак».

И как и подобает первопроходцу, у ее офицеров были особые и довольно примечательные мероприятия на берегу. Я узнал о них после своего первого дня на борту лодки. Когда часы пробили четыре, я обратил внимание на общее движение, готовящихся к чему-то вне служебных обязанностей офицеров.

– Давай, Джордж, сказал Роби Палмер. – Пойдем в «Хейл-Уохайн».

– Что это? – спросил я, прекрасно зная, что «хейл уохайн» на местном языке означает «дом девушек».

Роби только усмехнулся мне.

– Увидишь, – пообещал он, и мы все втиснулись в джип, приписанный к «Поллак», и повернули к Маноа-Вэлли на Армстронг-стрит и ехали, пока не достигли большого двухэтажного дома, имевшего уютный домашний вид.

– Это здесь, – сказал Роби. Другие офицеры повыскакивали из машины, а Роби положил руку на мое колено. – Может быть, я лучше сначала объясню, – сказал он.

И я был ознакомлен с одним из самых необычных и чудесных непременных атрибутов войны.

В «Хейл-Уохайн» проживало семейство из шести или семи американских девушек, оставшихся в живых после отправки морем на материк большей части гражданского персонала в Гонолулу. Большинство из них работали на военно-морские силы и армию. Все они были из хороших семей, и у них имелись в Гонолулу друзья, которые их поддерживали. Для удобства они жили вместе с одной прислугой и по очереди занимались домашним хозяйством. В начале войны какой-то дальновидный офицер с «Поллак» терпеливо и благопристойно водил дружбу с этими молодыми женщинами и так преуспел, что их дом стал открытым для офицеров с «Поллак», когда бы они ни появлялись в порту.

Это была связь, которая опиралась на строгое выполнение норм поведения и морали. Все отдавали себе отчет в том, что один шаг за эту грань опорочит все предприятие, и ни один офицер «Поллак» не осмелился бы навлечь на себя гнев товарищей, лишив их этого оазиса красоты и благопристойности среди пустыни войны.

Роби объяснил мне все это, а затем представил Труди Крафт, Соррел Вайнрайт и другим как нового старшего помощника на «Поллак». Там мы отобедали, посидели часок-другой, беседуя, играя в карты и планируя устроить пикник. К тому времени, как мы собрались уходить, мне казалось, что я знаю этих девушек всю жизнь.

Прошло три недели, прежде чем «Поллак» была готова вновь выйти в море, и за это время «Хейл-Уохайн» стал для меня почти таким же домом, разве что без Энн и Билли. Трудно объяснить, насколько освежающим и дающим отдохновение было это изысканное общество для того, кто привык месяцами находиться в компании таких же, как он, грубых, плохо пахнущих людей. Мы устраивали танцы и обеды в «Хейле» и пикники на Гавайях. Все, что могли сделать, чтобы скрасить жизнь компании одиноких моряков, они делали, и всегда в рамках приличия. Комендантский час начинался в девять, и обычно мы уходили к этому времени, хотя случалось так, что возвращались на Гавайи позже и очень боялись, что нас задержит патруль, так как сомневались, поверит ли какой-нибудь военный патруль в мире в невинный характер нашего вечернего времяпрепровождения. На втором этаже «Хейл-Уохайн» располагалась общая спальня, и вход нам туда был воспрещен, но в нашем распоряжении был первый этаж – кухня, столовая, большая гостиная. Мы, офицеры, много кулинарничали. Вот когда я впервые открыл в себе большие способности к поварскому искусству, талант, который в основном основывался на использовании всех приправ, что я находил на полках, в блюдах, которые готовил.