– И когда ты собирался мне сказать?

Великий князь промолчал.

– Вообще не хотел? – поняла женщина. – Почему?

– А что сие сможет изменить?

Софья Витовтовна помолчала. Покачала головой:

– Так вот, стало быть, отчего ты моей близости избегаешь? Боишься, я болячки твои распознаю?

Василий Дмитриевич снова промолчал.

Великая княгиня с силой повела плечами и тихо спросила:

– Ты помнишь, как я сбежала с тобою со своего острова, бросив родной дом ради клятвы вечной любви? Как мы пили из Громового камня, как давали зарок быть вместе до самого последнего дня? – Она наклонилась вперед и укоризненно прошептала: – Так отчего же ты крадешь у нас эти дни?!

– Ты любила меня тогда, Софья, – сглотнул великий князь.

– Глупенький мой! Я и ныне люблю тебя так же сильно, как в самый первый день! – покачала головой женщина. – Мне жаль, мой родной, что наша любовь и наша близость стали обыденностью. Что мы привыкли друг к другу и способны не видеться целыми неделями, не страшась сей разлуки. Мне жаль. Но я люблю тебя, Васенька! Люблю так, что сердце сжимается, что душа болит. И мне безумно жаль столь бездарно потерянных нами дней!

Софья говорила сие, ни в малости не кривя душой. Ибо ее чувства к брату мужа отчего-то ничуть не ослабляли любви к самому супругу. Скорее наоборот. Она всей душой любила мягкого и нежного, как кротовий мех, домашнего и теплого, словно овчинная душегрейка Василия – всегда близкого, надежного, привычного. И так же страстно она любила Юрия – нежданного и яркого, как гроза, твердого и острого, как булатная сабля. Чужого, как небесная звезда, и сладкого, как ворованный мед. Они не противоречили, не мешали друг другу в ее сердце – сыновья Дмитрия Донского дополняли друг друга, сливаясь в образ настоящего, истинного мужчины.

Два брата…

Она любила со всей страстью и всей искренностью!

Обоих…

И хвала великим небесам, что ей не нужно было совершать между ними однозначного выбора!

Так что сейчас Софья Витовтовна крепко сжимала пальцы мужа, совершенно искренне страшась открывшейся ей тайны:

– Что сказали знахарки?

– Сухотка, – прошептал великий князь.

– Исцелят? – Женщина облизнула мгновенно пересохшие губы.

– Знахарки не берутся. Но сказывают, коли париться чаще, от хмельного воздерживаться и спать в домашней постели, а не на земле, еще года три кашлять так можно, постепенно слабея, но в остальном здоровым себя ощущая… – Василий улыбнулся и погладил свободной ладонью ее запястье.

– А кто берется? – Княгиня ощутила в его словах явную недоговоренность.

– Лекари заморские, из римских земель. Сказывают, лечение надежное им известно. С ним и пить возможно, и охотиться, и в походы выступать. Все едино исцелят.

– Охотиться? – не поняла Софья. – При чем тут охота?

– Спать на земле, а не в постели, – напомнил Василий.

– Где угодно спать можешь, но чтобы со мной! – Супруга снова с силой сжала его руку. – Поклянись, что больше не станешь красть наших дней и ночей! Клянись немедленно!

– Я люблю тебя, моя Софья… Но я боюсь тебя целовать. Я кашляю кровью…

– Ты должен был сказать раньше… – наклонилась к нему Софья, ткнувшись макушкой под подбородок. – Мне трудно без твоих ласк, мой любимый. Но зато я могу целовать тебя! Не лишай меня хотя бы этого счастья!

Великий князь шумно выдохнул, обнял жену и опрокинул ее к себе.

Так начался их второй медовый месяц.

К Софье и Василию вернулась былая страсть – супруги проводили вместе все ночи напролет, расходясь токмо ради дневных дел. Великий князь – дел государевых, княгиня – дел домашних, хозяйственных.

Хозяйством же у нее была вся Москва с немалыми окрестными уделами.

Сухота часто напоминала о себе кровавым кашлем – однако же в остальном великий князь оставался крепким человеком и сильным мужчиной. Софья Витовтовна даже лелеяла надежду понести от мужа еще раз…

Три года жизни показались влюбленным слишком малым сроком, и потому они решили обмануть судьбу и прибегнуть к самым новым, передовым способам лечения: прогреванию груди слабым огнем и обтиранию живым серебром[18].

Две недели заморские лекари каждое утро и вечер раздували на теле Василия Дмитриевича едкие дымы, окуривая также и саму опочивальню и колдуя над приносимыми яствами…

Но спустя полмесяца нежданно исчезли сразу все пятеро – удрали разом, не оставив за собой никаких следов. Государь же начал стремительно слабеть, его грудь покрылась язвами, сочащимися гноем, и вместо крови Василий начал кашлять черной слизью.

На второй день по бегству медиков государь впал в беспамятство.

Софья Витовтовна проводила возле постели Василия Дмитриевича все дни и ночи, дожидаясь нечастых моментов просветления. А в те немногие минуты, когда отлучалась покушать или переодеться, – ощущала на себе хмурые взгляды дворцовой челяди.

В середине февраля, сославшись на слабость и немощь, из ее свиты отпросилась в удел на излечение княгиня Салтыкова. Следом за ней внезапно оказалась «тяжелой» конюшая – и тоже отпросилась в отчую усадьбу к повитухам под пригляд.

Когда вслед за прочими служанками даже кравчая отпросилась навестить заболевшую родственницу – великой княгине пришлось отвлечься от своих переживаний и задуматься о происходящем вокруг…

Софья Витовтовна слишком привыкла к своему высокому положению, чтобы сомневаться в своем праве судить и повелевать. Но откуда оно рождалось, сие право? Государыня была супругой великого князя, признаваемого всеми русскими князьями властителя, старшего сына Дмитрия Донского. Великого князя, дарующего своим слугам закон, защиту, земли, справедливый суд, а также призывающего их в походы и на службу.

А кем была она?

Как и положено верной супруге – хозяйкой!

Князья служили Василию Дмитриевичу, и многие их жены попали в свиту правительницы. Но не ради Софьи Витовтовны – а ради того, чтобы нравиться великому князю, чтобы службой жене доказывать свою преданность ее мужу.

Сейчас великий князь Василий Дмитриевич лежал в беспамятстве, и в его выздоровление, похоже, не верил уже никто.

Воля государя, властителя русских земель, рассеялась – и ныне каждый оказался сам за себя, сам по себе, являясь лишь тем, кем был он сам и только сам.

Кем была великая княгиня Софья Витовтовна?