- Говорю же вам, - сказал Гудвин, - у них нет против меня никаких улик.

- Откуда вы знаете? - спросил Хорес.

- Ну пусть, как бы там ни было, на суде надежда все-таки есть. А если до Мемфиса дойдет, что я продал Лупоглазого, думаете, у меня будет надежда вернуться сюда после дачи показаний?

- На вашей стороне закон, справедливость, цивилизация.

- Конечно, если я до конца дней буду сидеть на корточках в этом углу. Подите сюда, - Гудвин подвел Хореса к окну. - Из отеля смотрят сюда пять окон. А я видел, как он выстрелом из пистолета с двадцати футов зажигал спички. Да черт возьми, если я покажу против него на суде, то оттуда уже не вернусь.

- Но ведь существует такое понятие, как препятствие отправлению пра...

- Препятствие кривосудию. Пусть докажут, что это я. Томми лежал в сарае, стреляли в него сзади. Пусть найдут пистолет. Я находился на месте и ждал. Бежать не пытался. Хотя мог бы. Шерифа вызвал я. Конечно, то, что там были только она, я и папа, говорит не в мою пользу. Но если это уловка, разве здравый смысл не подсказывает, что я мог бы найти другую, получше?

- Вас будет судить не здравый смысл, - сказал Хорес. - Вас будут судить присяжные.

- Пусть судят. Это и все, чем они будут располагать. Убитый найден в сарае, к нему никто не притрагивался. Я, жена, папа и малыш находились в доме; там ничего не тронуто; за шерифом посылал я. Нет-нет; так я знаю, что какая-то надежда у меня есть, но стоит хоть заикнуться о Лупоглазом, и моя песенка спета. Я знаю, чем это кончится.

- Но вы же слышали выстрел, - сказал Хорес. - Вы уже говорили.

- Нет, - сказал Гудвин. - Не говорил. Я ничего не слышал. Ничего об этом не знаю... Подождите минутку на улице, я поговорю с Руби.

Вышла она через пять минут. Хорес сказал:

- В этом деле есть что-то, чего я пока не знаю; вы оба чего-то не говорите мне. Ли предупредил вас, чтобы вы не говорили мне этого. Я прав?

Женщина шла рядом с Хоресом, держа на руках ребенка. Ребенок то и дело хныкал, его худенькое тельце судорожно подергивалось. Она вполголоса напевала ему и качала, стараясь успокоить.

- Должно быть, вы его слишком много носите, - сказал Хорес. - Возможно, если б вы могли оставить его в отеле...

- Я считаю, Ли сам знает, что ему делать, - сказала женщина.

- Но ведь адвокату нужно знать все обстоятельства, все до мелочей. Он сам решит, что говорить и чего не говорить. Иначе для чего он? Это все равно что заплатить дантисту за лечение зуба, а потом не позволить ему заглянуть вам в рот, понимаете? Вы же не поступите так с дантистом или врачом?

Женщина, ничего не ответив, склонилась к ребенку. Ребенок хныкал.

- И более того, существует такое понятие, как препятствие отправлению правосудия. Допустим, Ли показывает под присягой, что там больше никого не было, допустим, присяжные собираются его оправдать, что маловероятно, и вдруг обнаруживается человек, видевший там Лупоглазого или его отъезжающую машину. Тогда они скажут: раз Ли не говорит правды в мелочах, как верить ему, когда речь идет о его жизни?

Они подошли к отелю. Хорес распахнул дверь. Женщина даже не взглянула на него.

- Я считаю, Ли виднее самому, - сказала она, входя.

Ребенок зашелся тонким, жалобным, мучительным криком.

- Тихо, - сказала женщина. - Шшшш.

Айсом вез Нарциссу с вечеринки; было уже поздно, когда машина остановилась на углу и подобрала Хореса. Начинали зажигаться редкие огни, мужчины, поужинав, неторопливо тянулись к площади, но убийце-негру было еще рано начинать пение.

- А ему надо бы поторопиться, - сказал Хорес. - У него остается только два дня.

Но убийца еще не появлялся в окне. Тюрьма выходила фасадом на запад; медно-красные лучи заходящего солнца падали на захватанную решетку и на маленькое бледное пятно руки, ветра почти не было, и вытекающие из окна голубые струйки табачного дыма медленно расплывались рваными клочьями.

- Только нехорошо будет держать там ее мужа без этого несчастного зверя, отсчитывающего последние вздохи во всю силу голоса...

- Может, повременят и повесят их вместе, - сказала Нарцисса. - Иногда ведь так поступают, не правда ли?

Хорес развел в камине небольшой огонь. Было не холодно. Теперь он пользовался лишь одной комнатой, а питался в отеле; остальная часть дома вновь была заперта. Попытался читать, потом отложил книгу, разделся и лег в постель. Было слышно, как городские часы пробили двенадцать.

- Когда все будет позади, я, пожалуй, отправлюсь в Европу, - сказал он. - Мне нужна перемена. Или мне, или штату Миссисипи, одно из двух.

Возможно, несколько человек еще стоят у забора, потому что это последняя ночь убийцы; его крупная, гориллоподобная фигура приникла к прутьям решетки, он поет, а на его силуэте, на клетчатом проеме окна бьется и мечется рваная печаль айланта, последний цветок уже упал в густые пятна на тротуаре. Хорес опять заворочался в постели.

- Хоть бы убрали с тротуара всю эту дрянь, - сказал он. - Проклятье. Проклятье. Проклятье.

Заснул Хорес поздно; до рассвета он не мог сомкнуть глаз. Разбудил его чей-то стук в дверь. Была половина седьмого. Он подошел к двери. За нею стоял швейцар-негр из отеля.

- В чем дело? - спросил Хорес. - Что-нибудь с миссис Гудвин?

- Она просила вас прийти, когда встанете, - ответил негр.

- Скажи ей, я буду через десять минут.

Когда он вошел в отель, навстречу ему попался молодой человек с небольшой черной сумкой, какие бывают у врачей. Хорес поднялся наверх. Женщина, стоя в полуотворенной двери, смотрела в коридор.

- Вызвала наконец доктора, - сказала она. - Но так или иначе, я хотела...

Ребенок, весь красный, потный, лежал в позе распятого на кровати, раскинув скрюченные ручонки, и судорожно, с присвистом ловил ртом воздух.

- Ему нездоровилось всю ночь, - сказала женщина. - Я принесла кой-каких лекарств и до рассвета пыталась его успокоить. В конце концов вызвала доктора. - Она стояла у кровати, глядя на ребенка. - Там была женщина, сказала она. - Молоденькая девчонка.

- Дев... - произнес Хорес. - А-а, - протянул он. - Да. Вот и расскажите мне об этом.

XVIII

Лупоглазый стремительно, однако без малейшего признака паники или спешки, пронесся в машине по глинистой дороге и выехал на песок. Темпл сидела рядом с ним. Шляпка ее сбилась на затылок, из-под мятых полей торчали спутанные завитки волос. Когда на повороте она бессильно покачнулась, лицо ее было как у сомнамбулы. Привалилась к Лупоглазому, невольно вскинув вялую руку. Лупоглазый, не выпуская руля, оттолкнул ее локтем.

Подъезжая к срубленному дереву, они увидели женщину. Она стояла у обочины с ребенком на руках, прикрыв ему личико отворотом платья и спокойно глядя на них из-под выгоревшей старомодной шляпки, то появляясь в поле зрения Темпл, то исчезая, неподвижная, невозмутимая.