Весть о том, что нас примут, пришла в последний момент, когда мы вернулись в свои номера, чтобы собрать вещи перед отъездом. Через час прибудут автобусы, которые отвезут нас в новый дворец, только что построенный королем в качестве символа смещения центра тяжести страны на юг – теперь, когда он вошел в Сахару. (На самом деле король находился в Марракеше, прежде всего чтобы отпраздновать десятую годовщину этого события и придать городу статус символической столицы, наравне с Рабатом, для чего он в течение года вызывал из Рабата всех иностранных послов, около десятка, которые приезжали, чтобы вручить свои верительные грамоты. О нас вспомнили уже напоследок.)

Но возникла загвоздка. После того как женщины – как марокканки, так и американки, – в течение часа лихорадочно наряжавшиеся на мероприятие (большинство марокканок, жен участников, впервые выходили в люди), заняли места в автобусе, им сообщили, что их не примут, хотя злополучный глава марокканской делегации заверил их ранее, что примут. Под возгласы возмущения марокканцев своим главой и американцев – королем, исламом, арабами, «этой чертовой страной» и Ближним Востоком, и после непродолжительного самокопания американских мужчин, решавших, должны ли они ехать, женщины вышли из автобуса. (Lèse majesté131 здесь не архаизм: отказывает король, а не королю, и уж конечно – не низложенные сенаторы.) Остальные отправились во дворец, оставив женщин, столь же огорченных, сколь и злых, на подъездной дорожке гостиницы.

Комедия, однако, на этом не закончилась. Когда мы прибыли во дворец, за нами – словно в неомарокканской «Тысяче и одной ночи» – закрыли огромные ворота и торжественно препроводили внутрь (одновременно торжественно выпроводив послов) мимо прислуги в одежде жителей пустыни, стоявшей длинными рядами плечом к плечу. Сама аудиенция проходила в огромной комнате, совершенно пустой, за исключением горы фруктов на столе в центре. Аудиенция как таковая была довольно обыкновенной. Каждого из нас представили королю, который выглядел усталым, затем мы в течение примерно часа стояли, разговаривая с ним и друг с другом о нашем расположении к нему и о том, как он ценит наше расположение, а затем вышли мимо той же прислуги через те же ворота. Снаружи мы обнаружили двух мужчин – одного в отчаянии, другого в ярости: американского посла в Марокко, и без того бледного, и новую фигуру – отнюдь не бледного американского посланника в ООН, генерала Вернона Уолтерса. Уолтерс только что прилетел – полагаю, ради аудиенции – из Нью-Йорка. Его самолет опоздал, и оба прибыли к дворцу, когда ворота за нами закрылись. Охранники, подчиняясь приказу, отказались снова открыть их, поэтому высокочтимые гости так и не попали в гости и были вынуждены торчать на подъездной площадке, пропустив, как и высаженные женщины, всю вечеринку. Взаимодействие государств, если это было оно, принимает в отношениях между королями и посланниками не менее странные формы, чем в отношениях между консулами и этнографами. В дипломатии, как и в большинстве вещей, фактор «своего поля» имеет значение.

Вернемся еще раз назад во времени – в лето 1971 года и снова перенесемся в пространстве – на северо-северо-западную оконечность Суматры, в место под названием Ачех132. Этот, по общему мнению, наиболее исламский регион Индонезии («веранда Мекки»), а также самый неприступный, втянувший голландцев в наиболее длительную и ожесточенную колониальную войну с 1873 по 1903 год, восставший против новой Республики в 1950-х годах (отчасти по этническим, отчасти по религиозным причинам) и остававшийся вплоть до 1990-х местом насильственного сопротивления государственной власти, спорадического и немотивированного, представляет собой общество, в котором нелегко сориентироваться чужаку – белому, с Запада и (поэтому) несомненно христианину.

Я приехал туда в особой роли, новой для меня, в которой я с тех пор больше не выступал: в качестве технического консультанта, нанятого богатым американским благотворительным фондом, – если не самым богатым, то, безусловно, самым активным и самым известным, – чтобы посоветовать им, каким образом, в каком объеме и на кого потратить деньги. Фонд Форда, имевший местное отделение в Джакарте, хотел повысить уровень индонезийских социальных исследований (то есть исследований, проводимых индонезийцами, в Индонезии и посвященных индонезийским проблемам, вместо того чтобы привозить людей на учебу в Соединенные Штаты, что оказалось крайне дорогим и не очень успешным проектом), и меня отправили в поездку по стране, чтобы посмотреть, что можно сделать. В течение нескольких месяцев я посетил около десятка университетов различной степени серьезности и реальности на Суматре, Яве, Бали и Сулавеси, после чего вернулся в Вермонт и написал отчет, в котором рекомендовал создать ряд небольших распределенных региональных исследовательских станций для практической подготовки полевых исследователей133. К моему удивлению – поскольку эта идея шла вразрез с интересами бюрократизированной, предпочитающей большие проекты Индонезии, – рекомендацию одобрили и реализовали, и станции оказались крайне успешными.