Поднырнув под звенящий шест, я нанес удар рукой, вооруженной клинком, в лицо. Бадаян уклонился. Это было его смертельной ошибкой. Весь секрет удара заключался в том, что от него нельзя уклоняться в сторону, только назад. Но всем и всегда уклониться назад мешало тяжелое оружие в руках. Мой кортик оказался у него за спиной, свободная ступня слегка надавила на сгиб колена, отчего нога подломилась, и бадаян замер в неестественной позе, как бы пришпиленный, потерявший равновесие. Вывернуться из подобного положения ему давала возможность только помощь напарника, но тот спал в шатре и на нас внимания не обращал. Хотя я бы и не позволил ему сделать хоть намек на помощь. Мне стоило только чуть приложить усилие, как острая сталь, пронзит не закрытое кольчугой тело, как бурдюк с вином.

– Ты доказал, что мастерски владеешь клинком, спасибо за урок, – сказал бадаян, по-прежнему склонившись и смотря себе по ноги. Так и застыв в неудобной позе.

– Не стоит. Я надеюсь, что смог во многом тебя убедить, и прекратим дальнейшие споры на эту тему?

– Ну разумеется.

Хаттар!

В голове зашумело, и кровь больно надавила на виски. Перед глазами снова возник знакомый образ бродяги, сидящего у костра в ночной степи. Эта картинка наслаивалась на тот мир, который окружал меня сейчас. Я слышал, как бадаян что-то сказал, но я не ответил ему. Прошел немного вперед, встал на берегу пересохшего русла и устремил взор далеко к линии горизонта. Картинка жила своей жизнью. Человек у костра теперь был не один. Рядом сидели его спутники. Похожие на воинов, но ни у кого из них не было оружия. Такие же бродяги. Я смотрел, и все они казались мне знакомыми. Вот этот, с веснушками и рыжими волосами, он весельчак, и улыбка, похоже, никогда не покидала его лица. Кряжистый здоровяк, угрюмый и неповоротливый увалень, злобный на вид, на самом деле очень добродушный и покладистый. Я знал их всех. Я помню, что мы о многом с ними говорили, о чем-то важном и интересном нам всем. Я видел женщину. У нее были зеленовато-серые глаза и длинные светлые волосы. Она была небольшого роста, и тоже рядом с нами. Я силился вспомнить ее имя, но не получалось. Точно знаю, что оно было в моей памяти, но все словно скрывалось под покровом тишины, печатью безмолвия. Безмолвие. Вот что наполняло эти образы. Словно воспоминания прошлого, которое давно свершилось и теперь вдруг оживилось в памяти.

Если это прошлое, то я могу проникнуть в него через ткань лабиринта. Я смогу пронестись сквозь время обратно и вернуть все. Может, голоса, их голоса, возможно будет услышать и они станут ключом к разгадке этих странных видений. И тогда мне удастся вспомнить, кто они и почему так близки моему сердцу.

Сам того не замечая, я оказался на вершине скалы, под которой тянулся бесконечный океан облаков. Прохладный и влажный воздух как масло скользнул в пересохшее горло, и я, глубоко вздохнув, издал оглушительный крик, отразившийся гулким эхом в бесконечности этого пейзажа. Сел на камни и попробовал представить, как я могу сдвинуть время. Действие все то же, как если бы я собирался проникнуть сквозь пространство, но с небольшим изменением конечной цели.

Реальность пошатнулась.

Яркое солнце ударило в глаза, отраженное от серых камней. Крылья пространства трепещут у меня за спиной, напряжены, стремительны. Немного кисловатый запах дробит ароматный ветер, дующий с холмов. Я стоял на верхушке турели, но себя самого при этом не видел. Я стал словно поток воздуха, свободный и легкий. Дующий в любом направлении, оставаясь сам при этом недвижим. Я стал ветром.

На краю башни сидел мальчишка. Белобрысый, худой, в тонкой шелковой рубашке, в крапивных штанах. В руках у него был клинок, красивый, искусно сделанный, дорогой. Он держал его бережно, как величайшую ценность, и слезы крупными каплями катились из его глаз. Но это были другие слезы, не обиды или горя, потери и скорби. Я знал эти слезы. Я помнил каждое движение и каждую мысль, появившуюся в моей голове тогда. Как же давно это было. Столько прошло времени. Тех самых неумолимых лет, которые отсчитывают наш срок. Срок, за который мы должны успеть понять, кто мы есть на самом деле. А я не понимал. Я осознавал себя, но по-прежнему не мог понять, кто же я. Что за видение преследует мою больную голову? Что за навязчивый морок?

И снова пространство скользнуло сквозь меня, как удар молота, будто сорвался с высокой скалы и разбился о камни.

Пустота. Ничего, что могло бы ответить на мой вопрос. Может, потому, что я его так и не задал никому. Не бывает пустоты. Ни закону, ни Создателю пустота ни к чему. Это не может быть мир, созданный в отражениях, для того чтобы быть пустым. Не иметь ни верха, ни низа, ни звуков, ни цвета. Так не бывает.

Не бывает где?

– Хаттар.

Бадаян стоял справа от меня и тоже смотрел на заходящее солнце, опираясь на посох. Лицо его закрывала повязка, бывшая когда-то частью тюрбана. Он старался не выражать эмоций, но во взгляде можно было прочесть недоумение.

– Что тревожит тебя? Ты так напряжен, неужели боишься этого проклятого места?

– Не говори глупостей. Уверен, что на этой грешной земле не осталось хоть что-то, способное меня напугать.

– Это слова мага, но не воина. Истинный воин должен бояться и уметь контролировать свой страх. Только маг знает, откуда берется страх, и потому в нем его нет. Но мои глаза не обмануть, я вижу страх.

– Пусть так, но мне кажется, что это просто непонимание. Недоумение и вечный поиск ответа на вопрос, который, похоже, еще не прозвучал.

– Надеешься, что мой господин даст тебе ответ на твой еще не заданный вопрос?

– Возможно.

Маг был серьезен, и похоже, что подобные темы были у него не для шуток. Он бережно относился к чужим беспокойствам и внимательно прислушивался к любому мнению и ответу. Он умел быть внимательным. Не по роду своей службы, а просто потому, что таким он появился на свет. Немного отрешенный и не сумевший, как я когда-то, найти ответы на все вопросы, которые возникали у него. И выходом стало безразличие. Самая крепкая броня, которую только можно натянуть на свои вопиющие чувства и разум. Но с годами эта броня подъедается ржавчиной мудрости, нажитым опытом. Истирается и тлеет, становясь зыбкой и рыхлой. Трансформируясь в мастерство и проворство. Преображаясь в выдержку и рассудительность. Безразличие становится чем угодно, но не остается навсегда. Мы просто путаем его с умелой выдержкой, стойкостью и мудростью. И когда-нибудь оно все-таки дает трещину.

– Скоро стемнеет, пора выдвигаться.

– Не бойся задавать вопросы, бадаян. На любой твой вопрос всегда найдется ответ. И только мудрый сможет его услышать.

– Ты говоришь как служитель Оракула.

– Нет, я говорю, так потому, что мне не хватает мудрости и опыта увидеть ответ на вопрос. Я знаю, что он где-то рядом, знаю, что он близко настолько, что, кажется, протяни руку – и вот он в твоей ладони. Но не получается, что-то ускользает от внимания, и я снова промахиваюсь.