Я, не считая Степана Николаича, самый младший в магазине. Хотя, по человечьим меркам, Степан Николаич тоже, наверное, старше меня. Но он – котяра, а я – почти десятиклассник. Третью неделю на практике. Весь девятый бывал тут раз в неделю, после двух уроков теории в учебном комбинате. И вот теперь месяц настоящей работы. Я езжу до Безбожного переулка на троллейбусе, от «Щербаковской». В киоске у метро «Проспект Мира» покупаю явскую «Яву». Закуриваю, не стесняясь прохожих, и иду пешком вдоль трамвайных путей. Вообще-то, «Ява» в киоске обычно только «дукатская». Но киоскер меня знает - нас познакомил Рашид. Поэтому я никогда не доплачиваю пятнашку, а беру у дяди Сани из-под полы по обычной цене – за сорок. С рубля, который мне оставляет на столе мама, остаётся еще шестьдесят копеек. К вечеру к ним прибавляется червонец, а то и четвертной.

Фиолетовая купюра с профилем Лысого – самая уважаемая мной. Солидная, для настоящих мужиков. Если у меня два червонца и синяя пятёрка – я всегда меняю их на один четвертной. От смеси красного и синего и получается строгий и благородный фиолетовый. Бежевые рубли и зелёные трёхи – мелочь и шелуха, как берёзовые серёжки и листья. Для алкашей. Пятифаны – если новые – для инженеров. Червонцы – в магазин и на рынок ходить. Четвертаки – конечно, для ресторана. Правда, я ещё ни разу в ресторан не ходил, без родителей. Но обязательно пойду, как только закончу практику. С Наташкой.

Когда я переводился в девятый в школу на Банном, завуч объяснила, что на УПК у них две специальности. Слесарь и продавец продтоваров. Слесаря практику проходят на ЗИЛе, чем школа по праву гордится. Опытные мастера-наставники, дружный рабочий коллектив. Завуча звали Эсфирь Львовна. Она действительно чем-то походила на свою библейскую тёзку, с картины в Третьяковке. Как-то с трудом верилось, что Эсфирь может гордиться такой хуйней, как практика на сраном заводе. «Руки в масле, жопа в мыле – мы работаем на ЗИЛе». Неужели она не слыхала... Впрочем, Эсфирь на то и Эсфирь...

Конечно, кивнула завучиха, ты, как и все мальчишки наши, выберешь слесарное дело. Не спросила даже, а просто согласилась сама с собой. Поэтому и удивилась отказу. Нет?.. Почему... Разве ты не хочешь... мужчина должен... рабочие династии... Странно... Ну, хорошо... Будешь один среди девочек... распишись тут вот... Хм...

Вот тебе и «хм»... В первом-третьем классах я, может, и зассал бы быть «один среди девочек». Но только не в конце девятого.

Теперь мои одноклассники, в чёрных халатах и беретах, подметают железную стружку на заводе и за глаза матерят мастаков. Я, отсидев год занятий среди девчонок из нескольких районных школ, ношу халат белый. Приношу домой гречку и какие нужно консервы. Любые конфеты. Мясо, конечно. И деньги. Их, правда, я оставляю себе.

* * *

Мне нравится приезжать на работу пораньше.

Выходить из дома, поёживаясь от утренней прохлады. Ждать троллейбуса – в это время он полупустой. Можно доехать и на трамвае, но я не люблю эти утюги на колёсах. После Крестовского моста трамвай сворачивает на скучную улицу Гиляровского и тащится вдоль неё до самого Олимпийского. Я люблю свой проспект Мира, и еду по нему на троллейбусе. За билет я никогда не плачу, а просто откручиваю и отрываю. Если рядом кто-то есть, звякаю о кассу ключом.

Проспект Мира раньше назывался Первой Мещанской.

«Но родился, и жил я, и выжил – дом на первой Мещанской в конце...».

Плохое название, конечно. Новое куда лучше. А вот Безбожный переулок вообще был - Протопоповским.

Шутники...

* * *

Начало июня.

Солнечно, тепло, и тополя забросали весь переулок своим пухом. У края тротуара он сбивается в целые кучи. Меня так и подмывает достать коробок, упереть спичку одним концом в указательный палец, другим – в чиркалёк, и ловким щелчком отправить вспыхивающую уже на лету спичку в самую гущу пуха. Но нельзя. Я – солидный человек. Меня знает киоскёр табачки и еще куча нужных и важных людей.

Прохожу мимо здания своего УПК. На крыльце курит какой-то лысый дядька. Кажется, мастак из слесарного. Всегда гонял нас с крыльца. Теперь-то мне положить с прибором на него... «Руки в масле...»

Дренькая звонком, по Безбожному проносится «полтинник», в сторону проспекта Мира. Я оборачиваюсь. Там, за проспектом, видна небольшая церквушка на фоне громадного таза «Олимпийского». Пух невысоко взлетает над рельсами, закручивается сразу несколькими маленькими вихрями.

Говорят, пух радиоактивный. Брехня, конечно. С чего это... В Москве если и пострадал кто, так это мой бывший одноклассник из «математической» Юрка Чернобыльский. Вот его достают сильно, кому не лень, подколками.

А так-то... Где эта Припять с Чернобылем... А тут своих дел полно.

На обеденный перерыв у меня планы – заскочить в гастроном на Переяславке, что напротив дипкорпуса. Там «на воде» сидит Наташка, из моего потока на УПК. Наташка учится в школе у Крестовского. Но встречаемся мы с ней до сих пор лишь на практике...

...У Наташки тёмные волосы до плеч, высокие скулы и серые, чуть продолговатые глаза. Когда смеётся, она щурит глаза и становится похожа на татарку. Когда я ей об этом сказал и предложил вместе устроиться в «татарский», на Астраханском, почему-то обиделась.

Но всё равно от меня до её «Гастронома» недалеко.

Пару раз я заходил к ней, под конец рабочего дня. Наташка сидела за столиком возле витрины, под светлым зонтиком, среди ящиков с минералкой. Совсем другая, не как на уроках теории в комбинате. Лихо надвинутая на бровь белая пилотка и распахнутый на верхние пуговицы халат. Сиреневая помада. Серьги-висюльки и пара колец на пальцах, ловко управляющихся с открывашкой. Смешливый прищур глаз.

Я терпеливо дожидался, когда она закончит работу. Пил тёплую минералку из белого пластикового стаканчика. Стаканчики, я знал это по своему магазину, в конце рабочего дня споласкивают, оттирая следы помады, и на следующий день запускают по новой. Сэкономленную тару продают дачникам, те используют их как горшочки для рассады. В стаканчиках есть ещё одна хитрость. На ценнике за минералку указана стоимость за двести граммов. Но если наполнить стакан до краёв, то получится лишь сто девяносто. До краёв никто не наливает, поэтому, если по верхнюю ризку – выйдет еще меньше, около ста восьмидесяти. В жаркий день, сверх положенной выручки, у продавца вырисовывается сумма около червонца. Её надо отсчитывать и забирать себе, а не сдавать всё чохом заведующей.

Всему этому я учил Наташку, если около столика никого не было. И дико ревновал, когда подваливал какой-нибудь молодой мужик, скорее всего, лишь под предлогом попить «боржома».

В конце Переяславки – городская «аврора», несколько рядком стоящих заводских труб. Вечернее солнце раскрашивало ползущий из них дым в розовый цвет.

Приходил хмурый пожилой грузчик, начинал затаскивать ящики в магазин. Наташа считала деньги, записывала в блокнот остаток..

В киоске я покупал два мороженого. «Только не в стаканчиках! - смеялась Наташка, - меня уже мутит од одного этого слова!..» Была ещё «Лакомка» и здоровенный пломбир за сорок восемь копеек, который не очень-то поешь на улице. Покупали всё же в стаканчиках. Круглые бумажки мы приклеивали на серые бока столбов. Потом шли к Орлово-Давыдовскому, на троллейбус. Я что-то плёл про бывших одноклассников Орлова и Давыдова, вымучивал пару-тройку анекдотов. Наташка усмехалась.