За столом прокатился шепоток одобрения.

– Решение, к которому я сейчас пришел, было нелегким и, смею утверждать, потребовало кое-какого мужества. Легкий путь есть опрометчивый и безрассудный путь, кому-то он может показаться смелым, но в конечном итоге такая смелость обернется величайшей трусостью.

При слове “трусость” лицо генерала Несбитсона побагровело, однако премьер-министр еще не закончил.

– И вот еще что. Какими бы ни были наши дискуссии в ближайшем будущем, я не потерплю от членов правительства таких политически грязных фраз, как “продаваться Соединенным Штатам”.

Хауден всегда руководил своим кабинетом железной рукой, не выбирая порой выражений в адрес министров, причем не всегда высказываемых с глазу на глаз. Но никогда ранее его раздражение не было столь явным и подчеркнутым.

В неловком молчании участники заседания разглядывали Адриана Несбитсона.

Поначалу казалось, что старый боец готов дать отпор. Он подался вперед, лицо налилось злым румянцем. Генерал начал было говорить. Но вдруг – словно внутри у него лопнула самая главная пружина – он обмяк и вновь превратился в старика, беззащитного и заблудившегося среди проблем, весьма далеких от его опыта. Пробормотав что-то вроде: “Вероятно, меня не правильно поняли.., не совсем удачное выражение”, – Несбитсон расслабленно откинулся на спинку кресла, явно не желая оставаться в центре внимания.

Словно сочувствуя ему, Стюарт Коустон поспешно проговорил:

– С нашей точки зрения, слияние таможенных служб весьма привлекательно, поскольку наибольшую выгоду от него получим мы.

Под обратившимися на него взглядами коллег министр финансов сделал паузу, его острый ум прикидывал все открывающиеся возможности.

– Однако соглашение должно идти еще дальше. В конце концов речь идет не только о нашей обороне, но и об их собственной тоже. Нам нужны гарантии расширения отечественного производства и дальнейшего роста нашей промышленности…

– Требования наши не будут для них легкими, и я намерен ясно заявить об этом в Вашингтоне, – заверил их Хауден. – Сколько бы времени у нас ни оставалось, мы должны успеть так укрепить нашу экономику, чтобы выйти из войны более сильными, чем любой из наших главных соперников.

Коустон тихо проговорил;

– А что, может сработать. В конечном итоге действительно может получиться.

– И еще одно, – обратился к ним Хауден. – Еще одно требование – самое серьезное из всех, которое я намерен предъявить.

Наступило молчание, которое прервал Люсьен Перро:

– Мы слушаем вас внимательно, премьер-министр. Вы упомянули еще какое-то требование.

Артур Лексингтон задумчиво вертел в руках карандаш, храня непроницаемое выражение лица.

"Нет, он не посмеет сказать им, – решил Хауден. – Во всяком случае, сегодня”. Идея была слишком смелой, в каком-то смысле даже сумасшедшей. Он вспомнил реакцию Лексингтона, когда вчера в частной беседе открыл ему свои мысли. Министр иностранных дел сразу запротестовал:

"Американцы никогда не пойдут на это. Никогда”. А Джеймс Хауден медленно произнес в ответ: “Если окажутся в безвыходном положении, то могут и согласиться”.

Сейчас он твердо смотрел в глаза коллегам.

– Я не могу вам ничего сказать, – заявил он решительно, – кроме того, что, если наше требование будет удовлетворено, это станет величайшим достижением Канады за все нынешнее столетие. А пока не состоится встреча в Белом доме, вы должны просто довериться мне. – Повысив голос, в котором зазвучали приказные нотки, премьер-министр закончил:

– Вы доверяли мне прежде. Я вновь требую вашего доверия.

Сидевшие за столом поочередно кивнули в знак согласия.

Наблюдая за ними, Хауден ощутил нахлынувшую волну возбуждения и восторга. Они с ним – теперь он знал это. Убеждением, логикой и силой своего лидерства он доказал здесь свою правоту, а то, что сделано однажды, может быть повторено где угодно.

Лишь Адриан Несбитсон, не шелохнувшись, в мрачном молчании сидел в кресле, опустив глаза. Хаудена охватил приступ злости. Пусть Несбитсон глупец, но символическая поддержка министра обороны просто необходима. Потом раздражение спало. От старика можно быстро избавиться, а там уж от него никаких неприятностей больше не будет.

"Ванкувер пост”, газета, отнюдь не склонная к чинности и благопристойным недомолвкам, подала статью Дана Орлиффа о потенциальном иммигранте Анри Дювале как материал, представляющий высокий общественный интерес. История Анри помещалась в левом верхнем углу первой полосы всех вышедших в канун Рождества выпусков и уступала первое место только вчерашнему убийству на сексуальной почве, которое оставалось гвоздем номера. Разверстанный на четыре колонки заголовок гласил:

БЕЗДОМНОГО ОКЕАНСКОГО СКИТАЛЬЦА ЖДЕТ МРАЧНОЕ ОДИНОКОЕ РОЖДЕСТВО

Под заголовком была напечатана большая – на четыре колонки по сорок строк каждая – фотография молодого зайца на фоне судовой спасательной шлюпки. В отличие от обычных газетных снимков на этот раз объектив поймал всю глубину экспрессии, которую не смогла испортить даже грубая офортная печать; в выражении лица Дюваля ясно виделись тоска, надежда и что-то похожее на душевную чистоту.

В общем, статья и снимок производили такое сильное впечатление, что выпускающий редактор нацарапал на сигнальном экземпляре: “Отлично, будем продолжать тему”, – и отослал его в отдел городских новостей. Редактор отдела позвонил Дану Орлиффу домой и предложил: “Постарайся раскопать что-нибудь еще к четвергу, Дан, и посмотри, что можно вытянуть из иммиграционной службы, кроме их обычной чепухи. Похоже, эта история может вызвать огромный интерес”.

В самом городе интерес возник сразу на высоком уровне и не стих даже во время рождественского праздника. По всему Ванкуверу и в его окрестностях история зайца с “Вастервика” стала главной темой разговоров в домах, клубах и барах. У некоторых скитания молодого человека пробудили чувство жалости, другие зло критиковали “проклятых чинуш” и “бюрократическую бесчеловечность”. Тридцать семь телефонных звонков, первые из которых начали поступать в редакцию уже через час после публикации, содержали поздравления в адрес “Пост” за ее инициативу в привлечении общественного интереса к этому делу. Как обычно в таких случаях, все звонки были тщательно записаны и зарегистрированы с тем, чтобы впоследствии продемонстрировать рекламодателям, какое воздействие на общественное мнение оказывает типичная для “Пост” информация.

Были и другие признаки. Пять местных диск-жокеев сочувственно упомянули историю Дюваля в своих передачах по радио, а один из них посвятил запись “Тихой ночи” Анри Дювалю, “если наш друг из-за семи морей настроился сейчас на самую популярную в Ванкувере радиостанцию”. В одном из ночных клубов Чайнатауна исполнительница стриптиза под гром аплодисментов объявила, что очередное свое раздевание посвящает “тому одинокому парнишке на корабле”. В церквах были поспешно пересмотрены и переписаны по меньшей мере восемь рождественских проповедей, главной темой которых теперь стал “странник, стоящий у врат твоих”.