– Я нанял для нас частную кабинку в стиле конца девятнадцатого века и заказал завтрак с шампанским, – сказал Габриэль.

– Прекрасная идея! Спасибо! – Этта улыбнулась ему и в ту же секунду ее ослепила вспышка фотоаппарата.

Парень, сделавший снимок, поднял вверх большой палец:

– Отличный кадр, Гейб!

По лицу графа пробежала тень, но в следующее мгновение он широко улыбнулся.

– Теперь, когда ты заполучил то, что хотел, мы предпочли бы остаться наедине.

– Нет проблем, если скажешь, где вы собираетесь поужинать.

– Сделка не состоится, потому что мы и сами еще этого не знаем.

Парень ретировался, довольный удачным снимком.

– Значит, за нами по пятам будут ходить папарацци? – спросила Этта.

– Я решил, что лучше сразу дать им возможность нас сфотографировать, и тогда, если повезет, на сегодня нас оставят в покое.

– Это ты предупредил того парня, что мы собираемся в парк?

Она с трудом заставила себя говорить тем же веселым тоном, помня о том, что должна играть роль очередной подружки Гейба – именно для этого он привез ее в Вену.

– Да. Я всегда считал, что с прессой надо быть в хороших отношениях. Обычно в таких случаях они делают кадр-другой и больше не надоедают мне. Я уже настолько привык быть всегда на виду, что просто не замечаю этого. Прости, надо было сказать тебе заранее, что здесь будет репортер.

Этту так и подмывало спросить, заказал ли Габриэль специально отдельную кабинку на колесе обозрения заранее, чтобы это послужило для прессы доказательством их «романа», но она промолчала, поджав губы. Какая разница? Все равно Габриэлю виднее, что нужно делать, и ему нравится поступать по-своему.

– Да ладно, ничего страшного не случилось, – заверила она.

– Случилось, раз ты расстроилась.

– А ты не принял во внимание, что и у меня есть свои чувства? – Вместо того чтобы прозвучать легкомысленно, эта фраза вышла у Этты с оттенком горечи. – Извини, я по натуре не публичный человек, если только речь не идет о моей работе. Впрочем, быть рядом с тобой – и есть моя работа на следующие несколько дней. – Она улыбнулась. – Я собираюсь насладиться ею сполна.

– Отлично, потому что и я планирую поступить так же.

Пройдя мимо очереди желающих прокатиться на колесе обозрения, Гейб и Этта сели в дожидающуюся их дощатую кабинку, выкрашенную в красный цвет. Через шесть круглых окошек свет струился на стоящий посередине круглый элегантный столик, накрытый на двоих. На узорчатой скатерти лежали белоснежные салфетки, стояли баночки с абрикосовым джемом, масленка, тарелки с нарезанной ветчиной, вареными яйцами и круглыми булочками с хрустящей корочкой. В солнечных лучах сверкали хрустальные бокалы и столовое серебро.

– Выглядит потрясающе! – воскликнула Этта. – Но мы не успеем столько съесть за один оборот колеса обозрения!

Гейб покачал головой.

– Оно делает один оборот за полчаса, а мы арендовали эту кабинку на шесть оборотов. Так что нам хватит времени и позавтракать, и полюбоваться прекрасным видом. – Последние слова он произнес многозначительным тоном, окинув Этту таким взглядом, что у нее все перевернулось внутри. – Жаль, что тут много окон, так что мне остается лишь смотреть.

Чувствуя, что ноги резко ослабели в коленях, Этта поспешила сесть за стол. Гейб сел напротив и налил ей шампанского, а себе – апельсинового сока.

– Твое здоровье!

Их бокалы, сдвинувшись, звякнули. Этта отпила глоток золотистого напитка. Колесо начало медленно вращаться.

– Стеф и Кэти определенно одобрили бы такое мое времяпровождение.

– Как они?

– Наслаждаются круизом. На Карибах было очень жарко, а после посещения Нью-Йорка Кэти заявила, что хочет там однажды поселиться.

– Наверное, скучаешь по ней.

– Да, но мне нужно привыкать к таким разлукам с дочерью, она уже взрослая и, возможно, решит пожить какое-то время за границей. Не хочу, чтобы она отказывалась от своих планов из-за беспокойства обо мне.

Странно, Этта тосковала по дочери меньше, чем ожидала. Осознав это только сейчас, она ощутила тревогу, смешанную с чувством вины, потому что понимала: нравится ей это или нет, но от мыслей о Кэти ее отвлекает тяга к Габриэлю. Впрочем, вскоре этот мужчина станет для нее лишь воспоминанием – приятным и далеким.

– Ты – прекрасная мать. – В голосе Гейба звучала неподдельная искренность.

– Изо всех сил стараюсь ею быть.

– Нелегко тебе пришлось. В семнадцать лет стать матерью-одиночкой!

– Это точно. Но я хотела дать Кэти все самое лучшее, подарить ей всю мою любовь.

– Ты могла бы служить примером для юных девушек, переживающих такие же трудные времена. Ты бы очень помогла некоторым из тех подростков, с которыми я работаю… – Габриэль запнулся, на его лице на мгновение отразилась досада.

Этта вспомнила слова Кэтлин о том, что Гейб занимается благотворительностью.

– Ты помогаешь трудным подросткам?

Замявшись, граф потянулся за маслом, чтобы намазать его на булочку. Он словно раздумывал, стоит ли продолжать этот разговор, но все же ответил, пожав широкими плечами:

– Немного, но предпочитаю это не афишировать. Я преподаю боевые искусства ребятам, которых обижают сверстники. Иногда на занятия приходят и их обидчики. Ведь зачастую причиной их агрессивного поведения является то, что они сами прошли через насилие и унижение. Этот порочный круг нужно разорвать. Многие из этих подростков – из неблагополучных или приемных семей.

– Как давно ты ведешь эти уроки, и почему так вышло, что почти никому об этом не известно?

– Это слишком личное.

– Личное? – Этта пристально посмотрела на собеседника, собирая в памяти, словно мозаику, то, что он рассказывал ей о себе. – Над тобой издевались в интернате?

Габриэль застыл в напряжении.

– Да. Но, повторяю, это мое личное дело, и я не желаю выносить это на всеобщее обсуждение. Я лишь хочу, чтобы ты знала правду вместо того, чтобы строить предположения.

Этта покачала головой:

– Я никому не расскажу, но… Но это, наверное, было просто ужасно. Никогда бы не подумала, что над мальчиком из такой знатной семьи могут издеваться в частной школе.

– В нашем интернате это было обычным делом. К тому же я являлся идеальной мишенью для насмешек. Старшим мальчишкам казалось, что я чересчур задаюсь, а потому заслуживаю парочку-другую затрещин.

Граф говорил бесстрастным тоном, но сердце Этты сжалось от сочувствия, стоило ей представить восьмилетнего Гейба, чьи серо-голубые глаза наполнены страхом и болью.

– Это все давно поросло быльем.